Пиар добра или как просрать всё

Сделав свое черное дело – убив Болконского, Толстой принялся лить слезы над его телом. Но что это за слезы, хочется спросить. Да это же слезы крепостника, до смерти запоровшего лучшего в работе, но уж больно грамотного мужичка, и плачущего потом – ой, до чего ж мужичок-то был хороший, работящий, непьющий! Я даже больше скажу – не над Болконским плакал Толстой. Над собой он плакал. Раз в жизни вылезло из-под его клешни к свету что-то хорошее – Болконский. Но он побоялся с этим жить, и завалил Андрея. Конечно, плакал после этого. Над собственным ничтожеством. Болконского – и того просрал. Ну что я за человек. Так думал Толстой, я знаю.

Закрывая эту тему, автор вдруг опомнился – ведь среди его читателей могут найтись и такие, которые вообще не представляют, о чем это я гоню так долго, которые не знают, кто такой Болконский, и кто такой Толстой. Более того, такие читатели могут не только найтись, но и составлять большинство – возможно же и такое. Для таких читателей скажу кратко: Болконский Андрей – герой, погиб. Лев Толстой – крепостник с бородой, мучитель Некрасова. Вот все, что вам надо знать. Во всяком случае, пока.

Я хочу в Афган

Когда Стасик Усиевич читал мне фрагмент прозы, подготовленный им для поступления в актерское - сцену встречи Наполеона с Болконским, я не дослушал сцену до конца и холодно сказал:

- Достаточно. Ну, а теперь прочитайте свои стихи.

Мы со Стасиком так договорились – я изображал приемную комиссию. Тренировал Стасика.

Но Стасик, хоть перед ним была не приемная комиссия, а я - разволновался. Стихи, он мне признался, он писал давно, с пяти лет. Сейчас ему было семнадцать, то есть, стихи он писал двенадцать лет. За его плечами был большой опыт, если не сказать, стаж. Но все равно он волновался. Потому что он никому еще не читал свои стихи. Я был первым слушателем. Мне было приятно, вообще-то. Но я скрывал, что мне приятно, и делал надменный вид – ведь я играл роль приемной комиссии.

Стасик начал читать. Первое же стихотворение, к моему удивлению, оказалось ярко патриотическим. В нем Стасик просил райвоенкомат первым же рейсом отправить его в Афганистан. Там были такие строки:

А я хочу в Афган

Там за каждым кустом

Затаился душман.

Дослушал стихотворение я в смятенных чувствах. Ничего хорошего я сказать Стасику не мог. Я не мог назвать стихотворение даже своевременным. Я прямо спросил Стасика, на секунду перестав быть членом приемной комиссии Щукинского училища и став членом призывной комиссии военкомата:

- Но позвольте, товарищ призывник, как же нам выполнить вашу просьбу, если в данный момент как раз полным ходом идет вывод Советских войск из Афганистана?

Стасик, секунду подумав, сказал:

- Ну это же я так. Вообще. Образно.

Позже я понял, что Стасик написал действительно очень своевременное стихотворение, просто своевременность мы понимали немного по-разному.

Я стал думать, что мне сказать Стасику, снова будучи членом приемной комиссии «Щуки». Хвалить стихи Стасика было решительно не за что. С другой стороны, мы ведь с ним подружились, и совсем уж расстраивать его мне было жалко. Я сказал, тактично подбирая слова и обращаясь к невидимым коллегам по приемной комиссии:

- Ну что ж, коллеги. Я думаю, выражу общее мнение. Юноша, в общем, способный. Материал неплохой. Можно что-то слепить. Конечно, надо лепить и лепить. Но – материал пока очень сырой. Лепить пока рано. Приходите на следующий год.

Стасик, к моему удивлению, несмотря на огромный запас такта в моей речи, страшно расстроился и в слезах убежал на кухню. Налил себе там тарелку красного борща, очень вкусного, украинского, который готовила его мама в ведре – дело в том, что у Стасика была большая семья, в ней была куча мужиков – отец Стасика, и три его старших брата. Отец ел мало, а братья были страшно прожорливые, как аллигаторы. А мама Стасика готовила очень вкусный украинский борщ. Но так как готовить его надо было на троих аллигаторов в том числе, она готовила борщ в ведре – потому что кастрюли таких размеров у нее не было.

Стасик налил себе борщ из ведра черпаком и стал есть. Ел он молча, не подымая глаз на меня. Слезы капали в борщ. Я не мог смотреть, как слезы друга капают в борщ, у меня было не каменное сердце.

Я сказал:

- Стасик, да ты че! Я же так – просто в роль вошел. Ты же сам просил. Чтобы построже.

- Да, да, - согласился Стасик. – Скажи, ты считаешь, мне не стоит даже и пробовать, да?

- Да ты че, Стасик! – сказал я. – Выше флаги! Пробовать всегда стоит!

Я всегда так считал. Что пробовать всегда стоит. Это всегда выдавало во мне героя. Часто я пробовал, заранее зная, что меня ждет. Что меня ждет полный просер. Но герой потому и герой, что бросается с кулаками на танки. И танки – я всегда в это верил – иногда поворачивают назад. Оставляя за собой крупные кучи навоза.