Я набрала его номер и снова опустилась на кровать, свободной рукой хватаясь за железные перекладины изголовья, чтобы обрести устойчивость, окончательно не расклеиться.
Телефон звонил и звонил. Господи, он выключил свой мобильник. Чтобы я не могла связаться с ним, поговорить, убедить его пересмотреть свое решение. Пожалуйста, прошу тебя, дай мне шанс…
Щелк. Он снял трубку.
— Любовь моя… — начала я.
Я слышала в трубке шум дорожного движения. И больше ничего.
— Любимый, любовь моя! Ричард! Ты меня слышишь?
Наконец:
— Да, слышу.
Голос плоский, безжизненный. В телефоне раздавалось слабое эхо. И поскольку до меня также доносились звуки автотранспорта, я поняла, что он включил громкую связь.
— Я люблю тебя, — сказала я. — Я безумно тебя люблю и понимаю, что это судьбоносный шаг, что положить конец браку, пусть даже очень несчастливому, — это…
— Лора, не надо. Прошу тебя.
От его голоса меня мороз пробрал по коже. Он был невыразительный, пустой, с оттенком едва уловимой грусти.
— Если б ты повернул назад, встретился со мной где-нибудь. Я знаю, мы могли бы…
— Не могу, — перебил он меня.
— Но ты же знаешь, то, что связывает нас…
— Знаю. И все равно не могу…
— Но, любимый, после всего того, что мы говорили друг другу…
— Да, я помню каждое слово — и твое, и свое.
— Значит, ты лгал?
Я услышала нечто похожее на всхлип, который был тотчас же подавлен.
— Едва ли, — наконец ответил он.
— Тогда ты понимаешь, что это…
— Мы, — повторил он — тихим, тусклым голосом.
—
Молчание.
— Ричард, прошу тебя…
Молчание.
— Неоспоримая реальность, — не унималась я. — Ты говорил про неоспоримую реальность.
— Знаю.
— Значит, ты также знаешь…
— Что я просто не могу…
— Но почему,
— Я это знаю. Я все понимаю. Но…
Молчание.
— Ричард?
— Я должен был уехать.
— Ты меня любишь?
— Ты знаешь ответ.
— Тогда, пожалуйста,
— Не можем. Я не могу. Больше мне нечего сказать.
Молчание. Я услышала еще один сдавленный всхлип. Потом:
— Прощай.
В трубке зазвучали гудки.
Я тотчас же нажала кнопку повторного вызова. Мне ответил чужой бесстрастный голос:
«Вызываемый вами абонент сейчас ответить не может. Попробуйте позвонить позднее».
Я попробовала позвонить через минуту, потом через пять, потом почти до шести часов звонила каждые пять минут. Солнце затмила невообразимая темнота. В течение того часа, что я пыталась дозвониться до него — и в ответ слышала тот бездушный голос (он специально выключил автоответчик, чтобы я не смогла оставить ему сообщение с умоляющей просьбой пересмотреть свое решение?), — я прокручивала в голове наш последний разговор по телефону, вспоминала его сдавленный всхлип и пыталась понять, почему он, заверив меня в своей любви, продолжал твердить: «Я не могу».
Но ответ на этот вопрос был очевиден. Он не мог начать новую жизнь, потому что просто не мог.
Вот она — простая, неприкрытая правда.
Тот час изнуряющего отчаяния близился к концу. Я наконец-то перестала мерить шагами комнату и, заливаясь слезами, непрерывно убеждала себя, что, если б только он включил свой телефон, мы бы все решили (
Мне так хотелось получить ответы, хотелось понять, как он мог отвергнуть меня, если всего несколько часов назад уверял, что я любовь всей его жизни. Но зачем искать ответы, когда и так все яснее ясного.
Ничего не объяснил, не попросил понять его, даже не попытался заронить ни малейшей искры надежды — просто отгородился от меня стеной молчания.
Дверь захлопнулась наглухо. Окончательно. Бесповоротно. И сколько бы я ни ломилась в нее, она уже не откроется.
Голова шла кругом. Должно быть, нечто подобное чувствовал Эрик, когда на него наехал грузовик и он слетел с велосипеда. Шок, вызванный тем, что ты больше не властен над собой, над своей судьбой, что все, что тебе казалось надежным, реальным,
Я отошла от окна: от собственных хаотичных мыслей о свободном падении меня бросало в дрожь.
Но я сама находилась в свободном падении. И приземление будет жестким, беспощадным: я вернусь к прежней жизни. Продолжу влачить жалкое существование в браке, лишенном дыхания жизни, любви.
Гибель надежды.