Пять (Инквизитор)

— Что? — Он прищурился, пытаясь рассмотреть лицо Третьего. Кто–то из его мучителей — кажется, это был Второй — не брезговал ударами по голове, после которых глаза надолго застилала пелена.

— Мне велено тебя умыть, — Третий швырнул тряпку в воду, наскоро смочил ее водой и шлепнул тряпкой по Его лицу. Вода пахла чем–то тухлым, а несмоченный уголок тряпки, сухой и жесткий, больно царапал кожу.

— Зачем все это? — спросил Он, когда Третий, наконец, закончил с процедурой, которая должна была называться умыванием.

— Она хочет тебя видеть, — бросил Третий, и Он заметил, что руки Третьего крупно дрожат. Не говоря больше ни слова, Третий бросил тряпку обратно в ведро, и вышел, закрыв за собой дверь.

«Пятая, — промелькнула в Его голове мысль, и мысль эта была торжествующей. — Наконец–то я увижу Пятую. Надеюсь, она расправится со мной быстро. Надеюсь, это будет не больно». Он всегда был трусом. О, да, теперь–то Он это признавал. Он был трусом, Он боялся боли, но мучители научили Его не бояться, приучили к боли. И отучили надеяться. И вот теперь луч надежды пробился–таки сквозь пыльные коридоры и зажег огонек в Его сердце.

В коридоре раздались шаги, которые Он еще никогда не слышал. Они не были похожи ни на шаркающую походку Первого, ни на тяжелую поступь Второго, ни на приближение Четвертого, сопровождавшееся несвязным бормотанием и щелчками. Эти шаги были легкими, почти бесшумными, терявшимися в шорохе ткани, но все же эта была поступь Пятой. Он понял это сразу. Шаги Пятой напоминали шаги самой смерти. В этих звуках слышалась решительность, с которой Пятая приближалась к Его комнатке. В них была вся неоспоримость Ее решения и неотвратимость Его судьбы.

Дверь отворилась с неизменным скрипом и противным скрежетом дерева о камень. Он иногда думал, что уголок дверного полотна давно должен был процарапать борозду в камне пола, или же что само дерево должно не выдержать и стесаться в этом месте. Но и то, и другое было упрямым. Почти таким же упрямым, как Он, когда цеплялся за свое незнание и невиновность в том, чего не совершал по собственной воле. Он не был виновен в том, что сопровождало Его с самого рождения. Иногда, задумавшись, Он сравнивал обвинения мучителей с тем, как если бы его обвинили в наличии почек или сердца.

На пороге стояла фигура в темно–фиолетовом плаще, а на груди у нее был вышит черный факел. Лицо Пятой скрывала черная маска с фиолетовыми полосами. Они избрали себе странные цвета, Он давно это заметил. Но если Они носили просто фиолетовые одежды, то Пятая превзошла их всех. «Скорее всего, — подумал Он, — Пятая намного выше их по иерархии».

Рука, обтянутая фиолетовой перчаткой, легко прикоснулась к двери, и та с оглушительным грохотом захлопнулась. Он не обратил внимания, но дверь даже не протерлась по каменному полу. «Вот и все», — мелькнула в его голове мысль. Даже сквозь безликую маску Пятой Он чувствовал, что Его лицо буравит взгляд Ее глаз. Почему–то Он представлял их тоже фиолетовыми.

— Драко Люциус Малфой? — прозвучал из–за маски вопрос, и Он дернулся от звука непривычного, давно забытого имени. Так его называли когда–то давно, еще до того, как начался конец мира. Его мира. Однако голос Пятой прозвучал так, что из Его головы разом улетучились все мысли, что еще оставались с того момента, как в коридоре раздались Ее шаги.

— Я ничего не знаю, — обессилено проговорил он и почувствовал, будто цепи сильнее стянули грудь и руки.

— Драко Люциус Малфой, — Она даже не спрашивала, Она утверждала это, будто знала это всю жизнь. Он почувствовал, как Его голова наклоняется и кивает помимо Его воли.

— Да, — выдавил, наконец, Он.

— Что ты можешь мне рассказать, Драко Люциус Малфой? — Пятая будто издевалась над ним, повторяя имя, более Ему не принадлежавшее. Имя, на которое Он больше не имел права. Которое отобрали Они.

— Я ничего не знаю, — повторил Он, хотя в голове эхом отдавался заданный вопрос: «Что ты можешь мне рассказать? Что ты знаешь? Что ты можешь мне рассказать?» Удар колокола. Еще один. Третий. Четвертый.

— Я не знаю, — проговорил Он, и в тот же миг в голове раздался протяжный и тревожный гул пятого удара. Он зажмурился, а затем резко распахнул глаза. — Кто я? Где я?

Пятая не издала ни звука, а маска ее по–прежнему была непроницаема, но Он был уверен, что на лице, скрытом от его глаз, блуждает улыбка. Он почти физически ощущал эту насмешку. Весь мир в лице Пятой насмехался над ним, и весь мир отныне был сокрыт под черной пеленой и украшен фиолетовыми разводами. Он никогда не любил фиолетовый, и в этом он был уверен на сто процентов.

— Расскажи мне, — тихо проговорила Пятая. Он помотал головой, отказываясь говорить, но рот будто сам открылся, и из него полились слова которые он никогда не желал бы произносить.

— Второго мая, — прохрипел он. — Второго мая, когда Темный Лорд пал, мы еще не понимали, что произошло. Я бежал из Хогвартса вместе со своей семьей и не знал, что Поттер погиб.

— Как ты понял, что магия пропала, Драко Люциус Малфой? — вкрадчиво спросила Пятая.