Пять вариаций с мужьями

А потом завечерело, и Юрка как-то сразу умолк и сделался неподвижен.

Никитич тоже сидел молча некоторое время.

Потом спросил:

– Ти, хлопче, мову розумiєш?

– Так, – машинально ответил Юрка.

– Но то слухай, – сказал Никитич. – Козаком тепер не можна.

– Но так що? Це колись… – Юрка не понимал.

– Iнші часи, так. Повсюдно… Уся мапа – один колір… Бо не волю цінували, а їжу… або врятування.

Юрка силился понять.

– Не козак – то така людина, яка має в собi й пана, і холопа. І хтось туди, а хтось сюди. Але… не буває, щоб усі. Природа проти.

Юрка по-прежнему не понимал.

– От – наприклад – я розмовляю з тобой українськой мовой. А могу и по-русски. Точно так же. И ты же тоже можешь?

– Конечно, – Юрка удивился. – Я же… – чуть даже не засмеялся.

– А вони – напів так, напів сяк. Тобто ні так, ні сяк. Нездатні вони до певного.

Юрка опять не понимал.

– До своїх тобі треба, Юрко.

– А хто вони? І де?

– Десь, – кратко ответил Никитич1.

Молчали оба – Юрий и директор.

– А уроки твои на кого отдам? – заговорил наконец директор. – А пацаны? Они ж за тобой хвостом бегают!..

Не отвечает Юрий. Спокоен. Блеска в глазах уже нет. Одет чисто. Бородка заметно подросла.

И в молчанье его – такое, отчего неубедительным становится директорский голос.

Подписал Павел Сергеич, отодвинул, отвернулся.

Первые нотки предстоящей осени тихонько прозвенели в кандиевском воздухе.

Раздал Юрий пацанам все почти книги. А Сашке ещё и транзистор «ВЭФ» подарил. Затулихе утюг оставил и будильник.

Сел к столу.

«Галка!»

Взял новый лист.

«Галечка!»

Взял новый лист.

Задумался.

В задумчивости рисовать принялся фигурки всякие…

Встал, скомкал листы. И – сжёг.

Не знал, куда пепел деть. Потом отнёс в ведро под рукомойником. И заодно руки помыл – от пепла запачкались.

– Перекрестить бы тебя надо на дорожку… – прохрипел Никитич. – Та я давно уже безбожник… – Оскалился хищновато.

Сдал он сильно за последний месяц. Видно было: скоро помрёт, наверное.

Юра стоял перед ним с опущенной головой.

– Не смей в землю смотреть! – вдруг выкрикнул Никитич. – На людей смотри! В небо смотри!.. – ноздри раздулись, затрясся старчески. Ногой топнул. И раскашлялся.

На автобус Юрка опоздал. Следующий – ждать несколько часов.

Перехватил чемодан поудобнее и пошёл пешком.

Навстречу – «жигуль». Мусиюкский.

Вышел Юрий на середину.

«Жигуль» его объезжать не стал. Затормозил в двух метрах. Вынырнул из кабины Карп.

Юрий чемодан поставил, приблизился. И ударил кулаком в ненавистные усики.

Но у Карпа шланг в руке возник. Да и резвей оказался, проворней. С лихвой Юрке ответил, сел за руль, чемодан переехал, и – только пыль за ним.

Лежит побитый Юрка головой в траве. Камешек в щёку впился.

Смахнул его. Встал на ноги. Чемодан поднял. Дальше пошёл.

Скрылось позади за поворотом село Кандиевка с его хатками и доминами, с теплицами, Мусиюками, мальвами, лопухами, ставком и тополями…

Шагает с кривым чемоданом; лицо в ссадинах, губа опухла, рассечена, левый глаз подзаплыл, прищурен – будто целится Юрий.

За другим поворотом скрылся и он.

Пусто на шляхе.

А приятели его, механизаторы, с весёлыми лицами без ссадин, забивали в этот час всей дружной своей оравой «козла», давая друг другу прикуривать сигареты «Астра», взаимно подшучивая и испытывая от всего этого чувство нормальной человеческой обеспеченности.

Ряд потрясений в гостинице / 1980-е

Когда человеку хочется есть,

он способен к банальной краже.

Когда хочется есть народу,

возможен переворот. Что, в общем-то, тоже обычно.

Но если голодны двое – никто не предскажет намерений и результатов.

В.Гейзенберг

1.

Таня казалась сонной. Во всяком случае, была она на вид равнодушной, склонной к полноте и неспортивной. Да ещё одета в свитер с длинной юбкой – и, несмотря на её молодость, можно было б пройти мимо, не заметив. Но… что-то как-то цепляло.

Может быть, то, что была она всё же скорее невозмутимой, чем равнодушной, а невозмутимость в женщине – это момент редкого шарма.

А может быть, то, что пила она пустой чай. Ничего на столе перед нею не было, ни крошки. И от такого питья она почему-то испытывала несомненное – и немалое – удовольствие. Даже глаза прикрывала.

И Саша пил чай тоже безо всего. Он был худ, простодушно губаст и, может, даже лопоух. И озабочен какой-то проблемой. Уставившись в точку, он делал напряжённо-регулярные глотки. Поношенный великоватый пиджак и некоторое общее несовпадение со средой выдавали в нём, пожалуй, студента – или просто молодого бюджетника.

Они сидели в гостиничном буфете – в разных его углах – и отличались от всех остальных сидящих и жующих тем, что не жевали.

На неё поглядывали мужчины. На то, как прикрываются её глаза. Как пошевеливаются ноздри.

Вот она допила, промокнула салфеткой губы – и вышла.

Сразу несколько человек посмотрели ей вслед – из-за столиков и из очереди.