А.-Б. Иегошуа

Пять времен года

Роман

Долг великой литературе

Предисловие к русскому изданию

Каждый раз, когда очередное мое произведение переводится на русский язык, я чувствую, что этим возвращаю часть моего большого долга великой русской литературе, которая с юношеских времен питала мое литературное существование. И сегодня, уже совсем не молодым человеком, я иногда возвращаюсь к той или иной книге Толстого или Достоевского, Гоголя или Чехова, к великолепной прозе Пушкина, с особой душевностью их героев, удивительной достоверностью диалогов и необыкновенной смесью самого будничного и тривиального с глубокими душевными переживаниями, чтобы обрести новые творческие силы, напитать и восстановить литературные ткани — и как писатель, и как читатель.

Великая русская литература не была для нас, в Израиле, совершенно чужой, как немецкая или французская. Многие крупные еврейские классики приехали из России, а часть из них к тому же занималась переводом русской литературы на иврит. В результате в израильскую литературу с самого начала влилась мощная русская мелодия, которая, в сочетании с ивритской, создала, несмотря на различие в языках, некий особый стиль, полный очарования для людей моего поколения, которые уже не знали ни одного русского слова, но тем не менее ощущали, что русскость — неотъемлемая часть их духовного мира. А поскольку Россия — это к тому же смесь Европы и Азии, то «азиатская» часть израильской души — моей, во всяком случае, — которая так возбуждается при звуках барабанов и труб в русских музыкальных произведениях, также прекрасно сочетается с «азиатской» страстностью в русской классике.

Я написал «Пять времен года» двадцать лет тому назад под впечатлением рассказа старого друга нашей семьи. Как и тот рассказ, роман начинается с ночи, когда жена героя умирает после долгой и мучительной болезни, и описывает далее, что происходит с человеком, овдовевшим в пятьдесят с лишним лет, в течение первого года «новой жизни», какой сложный — печальный и одновременно высвобождающий — процесс происходит в его душе и почему так упорно не удаются ему попытки установить связь с новой женщиной. Вообще говоря, Молхо — этот рядовой чиновник израильского Министерства внутренних дел — похож, в моем воображении, на все то множество правительственных чиновников, что населяет и классическую русскую литературу, на тех Акакиев Акакиевичей, через наивные и хитроватые поступки которых раскрываются нам, потрясенным, бездны человеческой души.

И в то же время, несмотря на свой трагический контекст, этот роман полон освобождающего комизма. Я и сам, когда чувствую себя подавленным или зашедшим в тупик, открываю «Пять времен года» и невольно начинаю улыбаться. Этот скрытый комизм происходит от сложной двойной игры: временами подсознательные движения души простоватого героя вызывают в сознании читателя чувство насмешливого превосходства, а в других эпизодах его неожиданные и трогательные слова и поступки порождают в подсознании читателя ощущение глубокого душевного сродства. Насмешливое сострадание, неожиданный смех сквозь слезы сочувствия и понимания — мне представляется, что и в этом моя книга следует традициям русской литературы.

С такими ощущениями я передаю ее на суд русского читателя.

А.-Б. Иегошуа

Часть первая

ОСЕНЬ

1