Пятьдесят оттенков Серого волка, или Шапка Live

Потому что отныне в душе девушки началось нечто, удивившее даже невозмутимого Разумея Занудовича, а Внутреннюю Богиню приведшее в экстатический восторг. А именно она, душа то бишь, она же место обитания субличностей, внезапно превратилась в помесь майских праздников с венецианским карнавалом.

– Это хорошо, когда на душе праздник! – наивно прокомментировала происходящее безобразие Девочка-девочка.

Остальные обитатели подпространства благоразумно промолчали.

Погода на душе стояла столь хорошая, что любой метеоролог из тех, кто любит с плохо скрываемым торжеством произносит фразу «к выходным похолодает и пойдет дождь с мокрым снегом, градом и шквалистым ветром», просто обязан был повеситься на ближайшем суку с термометром в руке.

В ее незримых садах сияло солнце, как глаза Серого Волка в самом хорошем расположении духа, луна, находящаяся в то же время на небе, старалась не отставать от своего старшего брата, а звезды удачно косплеили россыпи бриллиантов из фильма про Индиану Джонса.

Ветерок был ласков, как преданная комнатная собачка; цвело все, что могло цвести, включая пни; пело все, что могло петь, кроме разве что ворон, к тому же невесть откуда появилось море, которое Разумей Занудович тут же классифицировал как Адриатическое.

А все потому, что Красная Шапочка была влюблена. Влюблена так, как может влюбиться только прирожденная инженю, снабженная Внутренней Богиней с золотым дипломом. Да-да, именно золотым, это как красный, только круче в разы, как объяснила Разумею Занудовичу сама Внутренняя Богиня. Будь у внутренних богинь аспирантура, красношапочкина вполне могла бы через пару лет претендовать на звание академика. Вообще-то подобная элитарность Богини была (по крайней мере, с точки зрения Разумея) излишней и даже опасной, но именно она делала Красную Шапочку такой счастливой. Серов-Залесский стал для нее личным сортом наркотика, но при этом (тут и Разумей был с Внутренней Богиней совершенно согласен) абсолютно безопасным, пусть и вызывающим привыкание буквально с первой дозы.

Если бы хоть какая-то опасность от влюбленности существовала, Разумей Занудович ни за что бы не допустил, чтобы это чувство в душе Красной Шапочки так разыгралось и, словно маленький озорной слоненок, топтало бы малину с усердием гномов, достающих из бездонных шахт солнечное сияние. А так он тихонько манкировал своими непосредственными обязанностями, присматривая лишь за тем, чтобы его напарница не натворила уж слишком больших глупостей. Потому что был убежден – такого, как Волк, еще поди поищи. И вовсе не потому, что Серов-Залесский снимался в Голливуде, вовсе не поэтому…

Красная Шапочка, откровенно говоря, немного побаивалась. Побаивалась она многого – как отреагирует режиссер на появление Бабушки, придется ли она ему по душе, и как, в свою очередь, Мария Ивановна отреагирует на режиссера. Среди недостатков Бабушки, если, конечно, это можно было назвать недостатком, числилась столь специфическая вещь, как отсутствие пиетета в отношении людей, облеченных властью или снискавших почет.

В ней не было ни малейшей заносчивости, просто Бабушка везде и со всеми чувствовала себя, что называется, в своей тарелке. К тому же ей столько раз приходилось оказывать услуги полумистического, точнее экстрасенсорного, типа интересным, богатым и властным людям, что иллюзий на их счет у нее не осталось.

Вот только подобное отношение к людям могло испортить Красной Шапочке установившийся на съемочной площадке климат. А ей бы очень этого не хотелось.

Но тревоги оказались напрасными. Режиссер Бабушке обрадовался как родной:

– Какой типаж, боже ты мой, – воскликнул Лев Львович, едва Мария Ивановна появилась на съемочной площадке. – Какой колорит! То, что нужно. Звезда моя, – обратился он к Красной Шапочке, – Вы никуда не уходите, мы сейчас быстренько проведем фотопробы, а там…

Что «там», Брюковкин уточнять не стал; как и всякий по-настоящему творческий человек, он тяготел к недосказанности, и, не завершив мысли, умчался на поиски Олега, приехавшего вместе с ним.

Олег, по совместительству бывший еще и фотографом, и системным администратором, программистом и даже электриком, с большой долей вероятности торчал в серверной, громя немцев на Курской дуге, – он являлся заядлым фанатом WoT – и звать его даже по студийной связи было напрочь бессмысленно, поскольку грохот его родного КВ-2 в наушниках перекрывал все внешние звуки. Вот и приходилось Магомету Брюковкину самолично вытаскивать гору с фотоаппаратом из серверной для проведения фотопроб.

Бабушка тем временем без малейшего стеснения водрузила на режиссерский столик свою пеструю сумку, которая, по мнению Красной Шапочки, была чем-то вроде котомки Гермионы Грейнджер, и в нее вмещалось намного больше, чем могло показаться, и, взглянув на внучку, спросила:

– А чего это этот Лев Львович на тебя смотрит, как голодный кот на сметану?

– Он считает, – зарделась Красная Шапочка, – что я восходящая звезда киноэкрана.

Бабушка с сомнением покачала головой: