Пятьдесят оттенков темноты

Возможно, это лишь моя фантазия, но мне кажется, Вера считала, что откупилась. Она заплатила высокую цену: муж, свобода, обеспеченное будущее, все, что еще можно было спасти из отношений с Фрэнсисом, преданность Иден. Думаю, она надеялась, что после уплаты этого огромного выкупа фурии оставят ее в покое. Вера просила у богов такую малость — неужели они не проявят к ней снисхождения? К большинству женщин проявляли, иногда слишком часто, что становилось не благословением, а проклятием. Можно сказать, Вера желала лишь одного — чтобы ее оставили в покое. Говоря, что хочет просто посидеть в сумерках, она вкладывала в свои слова более глубокий смысл. Сомневаюсь, что новости, пришедшие почти сразу же после возвращения Иден из свадебного путешествия, могли обрадовать Веру, хотя остальные члены семьи в то время считали, что ей это выгодно. Может, у нее внутри все оборвалось? Или она почувствовала себя в ловушке? Вне всякого сомнения, Вера молилась, чтобы следующее письмо принесло ей весть, которую она так ждала, или чтобы однажды вечером зазвонил телефон…

Сумерки действовали на меня угнетающе. Я сказала, что ненадолго схожу к Кембасам.

— В такое время? — автоматически откликнулась Вера, но возражать не стала.

Думаю, это было незадолго до того, как она познакомилась с новой миссис Кембас, которая стала ее лучшей подругой, ее опорой (и главным свидетелем защиты на суде), или по крайней мере до того, как подружилась, поскольку, прощаясь со мной, Вера не упомянула о ней, а просто напомнила, чтобы я не забыла запереть дверь, когда вернусь. Наверное, я сильно повзрослела с тех пор, как меня отправляли спать в восемь, — или Вера стала настолько терпимее! Тем не менее тогда имя Джози Кембас не прозвучало, что непременно случилось бы два или три месяца спустя, и мне не пришлось передавать разного рода сообщения и приветы от Веры.

Мать Энн умерла от рака, и через шесть месяцев ее отец снова женился. Мой муж утверждает, что Дональд Кембас и Джози уже давно были любовниками, и мне кажется, Энн догадывалсь об их связи и поэтому ненавидела мачеху еще сильнее. Она считала, что Джози — вдова с двумя сыновьями — желала избавиться от жены любовника, радовалась ее смерти, с нетерпением ждала, когда можно будет занять ее место, хотя, как мне кажется, Джози была не такой. Когда я близко — в конечном счете очень близко — сошлась с ней, то пришла к убеждению, что главной чертой ее характера было материнское чувство: она принадлежала к тому типу людей, чье предназначение в жизни — заботиться о других. Джози переехала в Синдон, бросив работу секретаря и дом в пригороде Лондона, движимая не только желанием всегда быть рядом с Дональдом Кембасом, но и стремлением взять на себя заботы о его доме и детях.

В тот вечер ни ее, ни Дональда не было дома, и мы с Энн час или два провели вдвоем — разумеется, обсуждая свадьбу и настойчивые расспросы Иден утром (боюсь, я без тени сомнения рассказала о них), а потом Энн перешла к язвительным замечаниям по поводу бедняжки Джози и, как она выразилась, коварных замыслов мачехи. Что касается самой Энн, то она ждет не дождется, когда уедет учиться в педагогический колледж, после которого, по ее утверждению, не собирается возвращаться в отчий дом.

Я вернулась в «Лорел Коттедж» задворками, что случалось редко, особенно по вечерам. Калитка в саду за домом Кембасов выходила на узкую дорожку, или тропинку, которая — после того, как пересекала край поля, — срезала угол во дворе фермы, петляла между высокими каменными стенами и выходила к забору в дальнем конце сада «Лорел Коттедж». Я не любила эту дорогу из-за собаки фермера, черного лабрадора с дурным характером. Однако из окна гостиной я увидела, что пес сидит в стороне от тропинки, на цепи, рядом с хозяином, и поэтому пошла той дорогой, включив фонарик. Часы уже показывали половину одиннадцатого.

Было очень темно. Стояла густая, темная, уже довольно холодная и безлунная ночь. По-настоящему понять, что такое темнота, можно лишь в английской деревне, обитатели которой упорно сопротивляются установке уличного освещения. В такую ночь ничего нельзя разглядеть — за исключением слабого мерцания в черном небе над головой и еще более густой тьмы там, где стояла живая изгородь, стена или дерево. Но с фонарем найти дорогу не составляло труда. Я подошла к калитке «Лорел Коттедж» и увидела свет — впервые после того, как покинула дом Кембасов. Лампа в спальне Веры и слабое мерцание или отблески из домика в саду.