Пятеро на леднике

Кончается первый день. Хуже всего в первый день, пока втянется сердце. Потом втянется, и тогда полегчает. Весной, перед выездом в горы, я проходил медицинскую комиссию, и врач сказал, что сердце уже голосует против Памира. Чепуха, мое сердце привыкло стучать здесь половину моей жизни.

Вечером мы наталкиваемся на груду вещей, вмерзших в лед: банки с консервами, кастрюля, канистра с бензином. Наверное, брошены альпинистами в начале лета. Но почему до сих пор метеорологи не подобрали все это? Им пригодилось бы. Ведь метеостанция не так уж далеко отсюда. До станции мы должны дойти через два дня, когда у нас кончатся продукты. Почему же они не подобрали эти вещи?

Солнце уже ушло нам за спину, и длинные, десятиметровые тени идут впереди нас, изгибаясь на торосах.

Останавливаемся ставить палатку. Наконец сбрасываем с себя рюкзаки. К концу дня они в десять раз потяжелели. Как легко без груза! Кажется, можно пройти сейчас еще сотню километров. Но стоит посидеть минут десять — и обалдеваешь от усталости, все тело вяжет сон. Сидеть нельзя!

Ставим палатку. Академик, Лиля и Мика тотчас залезают в нее. А мы с Пайшамбе начинаем на «улице» разжигать проклятый бензиновый примус. Иди впереди, тащи самый тяжелый груз, беспокойся, чтобы никто из них не улетел в трещину, а вечером еще разжигай для них примус! Впрочем, академик не в счет. Лиля тоже, она еле дошла, но вот Мика, рекомендованный рабочий, чего спрятался?

Примус рычит и фыркает на нас, поджигает наши бороды.

Пока мы возимся с примусом, сумрак стремительно заливает долину. Ледник покрывает розовая тень — это отсвет пылающего закатного неба. А в верховье ледника, на верхушках синего цирка, масляно горят последние мазки солнца. Быстро холодает, и, когда на примусе загорается фиалковый цветок огня, мы уже окружены стынущей синевой ночи.

А в палатке академик и Мика опять затеяли спор.

«Просидели под брезентом и просмотрели закат», — думаю я и лезу к ним. Мика держит в руке свечу, в желтом свете ее Лиля расчесывает свои медные волосы. Взлохмаченный академик, похожий на шамана, внушает Мике:

— Даже будущие пожарники пишут стихи в семнадцать лет. Вы поэт просто потому, что молоды. Уж студента-то я знаю-с! Все лентяи и «хвостатики» — поэты. Вам кажется, что вы открываете миры, и потому вы не хотите учить механику!

— Есть вещи поважнее механики!

— Ах да! Видимо, ради этих важных вещей вы и бросили учебу?

— Да, я не хочу спать на лекциях. Я хочу увидеть землю!

— А может, вам просто не хочется становиться в шеренгу по росту? Ну зачем вы сюда приехали?

У Мики округлились глаза.

— Вам знакомо слово «романтика»? — спросил он с пафосом.

— Ну-ну! — подзадорил Александр Дмитриевич.

— Так вот, мой отец этого слова не признает. Еще в детстве ему был важен только мой дневник…

— Ага, ага, так и есть, — ввернул академик.

— А я хочу знать все не по книжкам, а сам, хочу пощупать эти горы, проваливаться в трещины, мчаться на диких лошадях по такыру, рвать сухое мясо, сосать табак. Я хочу дружить с настоящими парнями, вот с такими, как Аркаша. — Мика ударил меня по плечу. — Идти с ним черт знает куда, гнаться за архарами, слушать песню горной девушки. Наконец, сидеть на киргизской свадьбе среди белобородых аксакалов и есть руками баранину.

Академик хохотал, почесывая бороду, и, отсмеявшись, сказал:

— Словом, хотите одичать. Ну а вы, Аркадий, как насчет сушеного мяса кутаса?

— У меня желания обратные, — сказал я. — Я бы сейчас что угодно отдал за то, чтобы посидеть в этот вечер не так вот скрюченным, а в теплой, светлой гостиной у одних своих знакомых. Сидеть спокойно в глубоком кресле и слушать фортепьяно, какой-нибудь прелюд Рахманинова… И чтобы играла девушка в красивом платье.

Я только не сказал, что у меня нет таких знакомых, нет гостиной, нет фортепьяно, нет девушки…

— А я-то думал, что ты романтик! — сказал Мика с выражением превосходства.

Когда мы легли спать, мне в голову сразу пришли те слова, которые следовало сказать Мике.

Уж сколько раз я встречал на Памире наезжих романтиков вроде Мики! Такие приезжают сюда на два месяца, и сразу же подавай им подвиги, подавай нашу суровую дружбу! Романтики ждут, когда мы начнем открывать месторождения, подниматься на снежные пики и гибнуть с алмазами в руках. Наша партия, к сожалению, не открывает месторождений. Мы должны разгадать строение Памира. Это чертовски трудно, и мне это нравится больше всего. А подвиги? Для меня самый великий подвиг — вести регулярные записи и документировать каждый вечер образцы пород. И вообще-то, главное в нашей работе — это «ишачка», как говорит мой друг Сашка. «Ишачка» — это бесконечные переходы и переезды, завьючивание лошадей, ругань с нашим вечно пьяным завбазой из-за продуктов… Подвиг — получить у него яблоки и консервированное масло…