Пятизвездочный теремок

— Зря ерничаешь, — остановила я Костина, — даже сейчас, будучи пожилой дамой, Маргарита прекрасно выглядит, смотрится лет на пятнадцать моложе паспортного возраста, сохранила стройную фигуру, у нее блестят глаза. Назвать Борисову старухой язык не поворачивается. Она дама. Но вот всегда ли Рита ею была? Мой отец, ученый с генеральскими погонами, работал на оборону, мама, оперная певица, бросила карьеру, чтобы меня воспитывать. Я очень поздний ребенок, появилась на свет, когда матери за сорок было. По советским временам ей следовало уже бабушкой стать. Мамочка моя была уверена, что дети не ее судьба. И вот! Я! Да еще в таком возрасте. У родителей были близкие друзья, очень известный советский писатель, его называли гением. Он женился на Анастасии, которую я в детстве боялась хуже крапивы. Она даже в старости выглядела необычайно красивой: огромные глаза цвета фиалок, рыжие волосы, талия как у осы. Старуха постоянно делала мне замечания: «Не горбись. Не болтай, когда взрослые говорят. Пользуйся салфеткой. Не кашляй с набитым ртом». Критике подвергалось все: мои волосы, одежда, обувь, манера разговаривать, улыбаться. Если я стояла, то некрасиво, если сидела, то ужасно. Анастасия прекрасно играла на рояле, пела, знала литературу, музыку, живопись. Она могла взять с полки альбом, открыть его и спросить:

— Деточка, кто автор этого полотна?

Я краснела, потела и отвечала:

— Не знаю.

Анастасия закатывала глаза:

— О боже! Ван Гог! Постарайся это запомнить.

Но у меня при виде жены гения вмиг улетучивался весь ум. Я ее боялась до икоты. Как-то раз пара зашла к нам на огонек. Мама попросила меня поставить на стол коробку шоколадных конфет. Ассорти находилось в буфете. Ощущая кожей взгляд Анастасии на своей спине, я побрела к буфету, пару раз споткнулась о ковер, услышала:

— Деточка, выпрямись, отведи плечи назад, не косолапь.

Кое-как я открыла дверцу, прищемила себе палец, вынула коробку и уронила ее. Конфеты разлетелись по ковру.

— Хорошо воспитанная девочка донесла бы к столу угощение, — мигом отреагировала Анастасия, — и перестань сутулиться. Тренируй походку. Стой у стены каждый день, прижавшись к ней спиной. Минут по двадцать. Иначе меж лопаток вырастет горб. Мой отец…

По моим щекам потекли слезы.

И тут моя мама во весь свой оперный голос заявила:

— Не было у тебя отца. Кто мужик, спавший с твоей матерью, неизвестно. Прекрати третировать мою дочь! Над своей издевайся.

Гостья не ожидала столь резкого отпора и растерялась:

— У меня нет детей.

— Верно, — согласилась моя мамочка. — А почему?

Анастасия не нашлась, что ответить, а мама продолжала:

— Тысяча девятьсот восемнадцатый год. Тебе пятнадцать лет. Провинциальный городок на море. Только что ушел последний корабль с русскими дворянами, которые успели эмигрировать. Белый офицер Костя опоздал. Все. Не удрать ему из Совдепии. Он решил расслабиться, зашел в грязную дешевую местную гостиницу. И там на плешивом бархатном диване обнаружил местную гетеру, которая, как Иродиада, плясала обнаженной перед пьяными мужиками. Кто-то из зрителей бросил в девушку чашку, попал ей в плечо, осколки распороли кожу, потекла кровь. Девица начала площадно ругаться… Костя тем временем спросил у хозяина отеля, где он может найти определенного сорта женщину, тот ответил:

— Все на корабль сели, осталась только эта дура, никому не нужна оказалась. Чучело неумытое. Бери ее задешево.

На следующее утро Костя увез девицу в Москву, отмыл ее, одел, научил есть с ножом и вилкой, отвадил от ругани, придумал легенду о девушке княжеского рода, сироте, которая вынуждена скрывать свое происхождение, и женился на шлюхе. Любовь зла! Слава лейтенанта Шмидта не давала ему покоя. Фея панели оказалась не глупа, так появилась Анастасия. Перед кем угодно можешь из себя герцогиню корчить, но не в моем доме. Я про тебя знаю правду, которую ты закопала и забыла. Ты была проституткой. Дешевой. Теперь внешне гранд-дама. Деньги мужа придали тебе лоск. Но все равно ты осталась в душе шлюхой. В мой дом приходишь лишь потому, что Андрей дружит с Костей. Откуда мне известно твое прошлое? В той гостинице у стойки бара в момент, когда в танцовщицу швырнули чашку, стоял гимназист, сирота Андрей. Он тоже опоздал на тот пароход, и, в отличие от Константина, отвесил оплеуху тому, кто обидел проститутку. Восемнадцатый год. Кажется, это было очень давно. Все уже умерли. Никто ничего не помнит. Ан нет. Ты жива. Андрей мой муж, Костя твой супруг, и я тоже. Никто тебя прошлым не попрекает. Но в следующий раз, когда ты решишь поучать мою дочь, вспомни, из-за каких операций у тебя нет детей, и захлопни пасть!

Речь мамы, всегда ласковой, нежной, ни разу на моей памяти не сказавшей не то что бранного выражения, а даже слова «идиот» в чей-то адрес, потрясла меня настолько, что я до сих пор ее помню. Кто такие гетера, шлюха, фея панели, проститутка, я не знала. О каком пароходе говорит мама, тоже, и, конечно, не сообразила, какие операции она имеет в виду. Потом, спустя много времени, я все поняла.

— И к чему у нас вечер воспоминаний? — спросил Костин.