Пятно

— Что? Что ты говоришь! Сходку!! — гася возглас, изумился генерал. — А местное МВД, ОМОН, а территориальная ФСБ?

— Ну а что менты… — хмыкнул Мезенцев. — Загодя получили сообщение от информатора, но или не поверили, или долго собирались, а на повторное сообщение, когда с группой захвата всё же приехали, говорят, там никого уже не было. Опоздали. Полный голяк. И информатор пропал. Или грохнули, или с собой взяли, а может и сам ушел. Не понятно. А ФСБ… На контроль, наверное, взяли.

— Замяли, значит. Жаль! Значит, что, внедряться будем? Кого? Кандидатура есть?

— Зачем внедряться, мы можем и гуманнее. Людей своих нужно беречь. Они мой золотой фонд и Конторы. Мы по другому пути пойдём. Как великий кормчий, Царствие ему Небесное, говорил. Обкорнаем группировку и всё. Я уже говорил. Фишка такая.

— Как капусту?

— Ну да. До кочерыжки. Короче, предлагаю начать с полковников. Войско без командиров, вы же знаете, не войско, а тараканы… Нужна ваша санкция.

19

Ничего не понимая, с головной болью, Павел Георгиевич Варенцов, советник депутата Госдумы товарища Стрельцова Геннадия Васильевича, очнулся в положении полусидя-полулёжа, в тёмной комнате, на бетонном полу. И это в его-то костюме! Что пол именно бетонный, Павел Георгиевич убедился чуть позже, своим задом и руками, на ощупь. Руки и спина от неудобного положения затекли, попытка поменять позу не удалась. Пошевелив руками, он с ужасом почувствовал цепкость и холод металлических наручников на руках за спиной, шершавость шерстяной шапочки на лице, и свою беспомощность. Дышать сквозь плотную ткань было трудно. Воздух поступал влажный и не свежий. Глухая тишина и темень, не оставляли шансов понять где он находится, а судорожные попытки сообразить, почему это с ним произошло, и на сколько это серьёзно, привели в глубокое уныние, не сказать панику.

Кому и в каком месте он перешёл дорогу, понять не мог. Тишина, темнота, беспомощность угнетали. Раз за разом Павел Георгиевич перебрал в памяти свои думские и человеческие грехи. Но таковых было так много, что выбрать из них что-либо подходящее, было невозможно. Если только последнее, той девицы, к которой ехал на обед… Но, подумав, решил, это бы хорошо. И если это так, то всё обойдётся. Конечно, обойдётся. Это всё ерунда, мелочи, на штуку баксов, а может и меньше. Он только хотел помочь девушке, надежду в жизни дать, возможно путёвку, но… Другие деяния, на его памяти, тянули, в лучшем случае на выстрел киллера, если откровенно, либо на пожизненное с тем же расстрелом. Такова доля всех помощников депутатов и советников. Тут он вспомнил свою машину, охрану… И только теперь ему многое показалось подозрительным: и было охранников меньше, и не в камуфляжах были и… молчали. Глухо и угрюмо. Только глаза в прорезях шапочек сверкали, но не в его сторону. Почему? Тогда он не придал этому значения, а жаль! А последнее, что он вспомнил, бесцеремонно выхваченный телефон из его рук, вообще запредел… Он тогда хотел возмутиться, вспомнил, но ему чем-то неприятным дунули в нос и… Павел Георгиевич даже непроизвольно задержал дыхание, чтобы, как тогда, не потерять сознание, но почувствовал только головную боль… И вот он здесь. Его украли, догадался он, выкрали! Кто это сделал? Кто посмел? Как это? Сволочи! Ублюдки! За что? Мама! Он попытался сеть, но почувствовал прикованным себя к чему-то прочному. «Эй, эй, люди!», прислушиваясь, негромко прикрикнул Павел Георгиевич в темноту, потом заорал во всё горло.

Когда и через какое время вспыхнул свет в комнате, Павел Георгиевич не знал. Счёт времени был потерян. Он даже замёрз, его трясло. Нервы. Испуг. Холод. К тому же, его золотой «Роллекс» был за спиной. И телефона не было. Да если бы и был, воспользоваться им Павел Георгиевич не смог бы. Из кармана бы не достал. Когда шапочку с его головы сдёрнули, он прищурился от яркого света, через минуту разглядел. По виду стоящих над ним людей, он понял — это не люди, это нелюди. Быки! Бычары! Бить будут. Будут бить! Почему? За что? В желудке от страха заледенело. Мочевой пузырь сам собой опорожнился. Павел Георгиевич заёрзал ногами на мокром полу. Обступившие его парни, заржали. «Смотри, мы его ещё не тронули, а он уже обмочился. Здоров дядя, понимает. Ты это, скажи, дорогой…»

Последовавший пинок ногой выбил дыхание, но Павел Георгиевич понял, что спрашивают его про какие-то картины. Не про девку…

— Какие картины, вы что? Я не…

Град последовавших сильных пинков отключил на время сознание. Пришёл в себя Павел Георгиевич от жуткой боли в плечах. Выворачивая их, его поднимали вверх. Боль в суставах была невыносимой, больнее даже чем во всём теле. Павел Георгиевич уже не кричал, а сипел.

— Ублюдки! Сволочи! Вы знаете, на кого руку подняли? Вам сейчас… Вы…

Его не слушали.

Били, выбивали ответ.

Он выл. Голоса уже не было, он осип. Когда ноги оторвались от пола, он снова потерял сознание.

— Скажи, сука, где картины. — Доходило порой до сознания, и оно вновь гасло.