Пятое измерение. На границе времени и пространства

«Шутка эта повторялась при возвращении нашем в С-Пб. И вскоре привела меня с братом Алексеем и графом А. Толстым (брат Александр был в то время на службе в Оренбурге) к мысли писать от одного лица…» – Вы видите, Саша просто уехал в это время в Оренбург, так что физически мог мало содействовать. – «Эта мысль завлекла нас, и создался тип Козьмы Пруткова. К лету 1853 года, когда мы снова проживали в Елецкой деревне, набралось уже очень достаточно таких произведений; а летом прибавилась к ним комедия “Блонды”, написанная братом Александром при содействии брата Алексея и моем». – Опять же – пьеса возникает с ним. – «Осенью, по соглашению с А. Толстым и братом моим Алексеем, я занялся окончательною редакциею, – это Владимир пишет, – всего подготовленного и передал это Ив. Ив. Панаеву для напечатания в “Современнике”». – Вот. Так что недаром во всех началах участвует Саша… – «Александр Жемчужников служил в Оренбурге, где его дядя, оренбургский и самарский генерал-губернатор граф В. А. Перовский, устроил его чиновником особых поручений при председателе Оренбургской пограничной комиссии, известном ориенталисте Григорьеве. Но В. А. Перовский был назначен генерал-губернатором в 1851 году и летом 1851 года только еще сам прибыл в Оренбург. О шалостях и чудачествах Александра в Оренбурге см…» – Вот, кстати, это все и надо посмотреть. – «К концу шестидесятых годов Александр остепенился и начал делать серьезную карьеру, был вице-губернатором в Пензе и Пскове, а затем – губернатором в Вильне».

Вот вам и «глупости Сашеньки»: серьезный господин был – удалась карьера. Вот какие сочинения – одному удалась карьера, другому… Пушкин, между прочим, не пошел по иностранному ведомству и по офицерскому. Это все ведь было предметом переживания у дворян – карьера-не-карьера. А вот Владимир Жемчужников – начинал служить, бросал служить, «скитался по разным министерствам, нигде не уживаясь. Вероятно, из-за той суровой честности и принципиальности, которую отмечали в нем мемуаристы». То есть разные характеры.

Любопытные истории из ничего возникают.

Борис Яковлевич Бухштаб очень авторитетный человек, ему можно поверить. Он просто утверждает, что все «лишние» произведения Пруткова написаны Александром.

Но все начинает осложняться, возникают притязания – они начинают стареть.

«В 1870-е годы авторы Козьмы Пруткова не делают попыток опубликовать ненапечатанные остатки его творений. Только Александр Жемчужников проявляет литературную активность… С этими материалами В. Жемчужников, подготовляя полное собрание сочинений, поступил столь же сурово, как и с прежними опытами Александра… Борьба с притязаниями брата Александра могла, конечно, быть лишь подспудной, прямо высказаться о них можно было лишь в семейной переписке». – Тоже надо смотреть.

– Нет, это определенно что-то личное.

– Ну, не знаю. Они были очень хороши собой – и богаты, и блестящи, и все на свете, но… Брак Алексея Константиновича с Софьей Андреевной – есть такая поразительная история, которую не все знают. «Средь шумного бала» посвящено ей – «тебя я увидел, но тайна твои покрывала черты». Тайна – это маскарадная маска, на маскараде дело было. Мы теперь воспринимаем это более романтически и поэтически, а речь шла просто о маске – Софья Андреевна была, по свидетельствам, какое-то чудо женственности и очень некрасивая женщина. И это была очень большая любовь. А что делали остальные красавицы – не знаю. Но Алексей Константинович был старше их все-таки, если мне не изменяет память, – 17-го года. А остальные моложе…

Но вот такая внутренняя склока возникает уже после смерти Толстого, уже в 75-м году.

Я хотел назвать эту статью – «Сто пятьдесят лет русскому дендизму». Это был дендизм, так тогда это называлось. То, что впоследствии называлось в более демократическом и распространенном виде – стилягами, хиппи, битниками и так далее…

Это было в них – вот такие они были ребята. Поэтому от такой внутренней раскрепощенности они и попадали вот в неожиданную форму. И еще важна здесь эта пауза между могучими литературными периодами: ну, вот как бы Пушкин был безупречен, и поэтому никто не писал пародий на Пушкина – но они писали пародии на Пушкина, – «Морозной пылью серебрится его бобровый воротник», – писали, и на всех его харит и аонид, – свободны были. В отношении даже к Александру Сергеевичу. Потому что по сути дела даже с астрологической точки зрения единственно Алексей Константинович как-то наследовал пушкинскую традицию. Просто его мощи на это не хватило.

«Брат мой Александр вовсе не обладает литературными дарованиями и никогда не был разборчив в смешном. Поэтому он никогда ничего не мог написать один. Но из массы его шуток бралось иногда нами кое-что и отделывалось». – Представляете, какой уже тон. Это очень мелочное письмо.

– Это опять Владимир?

– Это Владимир.

– Ну вот, что-то у них там было. Может быть, кого-то из них папа и мама любили, а кого-то меньше?