Пятое время года

Зажгли свечи, погасили свет, из похрипывающего магнитофона вырвалась хорошо знакомая песенка, под которую обычно перемывалась посуда, но сегодня убежать на кухню заставила невыносимая мысль: сейчас он пригласит танцевать Ольгу или Светку. Кто-то вошел на кухню следом. Оглянуться было страшно — вдруг это не он? Близко-близко, над ухом, послышался шепот:

— Полностью — Станислав Андреич Киреев. Коротко — Слава. А мне можно называть тебя Инусей? Тебя невозможно называть иначе.

Она растерянно кивнула, Слава покивал точно так же. Он не передразнивал, просто шутил, и они рассмеялись вместе.

— Покурим, Инусь?

— Спасибо, я не курю.

— Я и не сомневался. Хотя сам, признаться, грешен. Инусь, я пока пойду покурю с девчонками, а ты приходи танцевать. Но, чур, только со мной! Договорились?

Танцевать с ним! Едва не задохнувшись от счастья, она бросилась в ванную, чтобы причесаться, долго смотрела на свое отражение и не могла поверить, что эта красивая, счастливая девочка в зеркале — она, Инуся. А танцы тем временем кончились! В полумраке комнаты Слава перебирал струны гитары: Лыжи у печки стоят, гаснет закат за горой, месяц кончается март, скоро нам ехать домой… Он пел о какой-то иной, недоступной, романтической жизни, так не похожей на ее, Инусино, бледное существование. И та девушка, вместе с которой он ездил на Домбай, конечно же, тоже была совсем другой — высокой, длинноногой и очень современной.

Снова включили магнитофон. «Белый танец!» — крикнула Светка и потащила Славу танцевать. После Светки в него вцепилась Наташка, за Наташкой Ленка, за Ленкой Ольга. Сначала он украдкой разводил руками: мол, ничего не могу поделать, вот привязались! — но очень скоро его смеющиеся глаза перестали искать девочку на диване.

Проглотив слезы, она потихоньку ушла на кухню, быстро запихала в сумку грязную кастрюльку и противень, схватила плащ с вешалки и кинулась к входной двери…

— Инусь, ты что, уже уходишь? Подожди, я провожу тебя! Только захвачу гитару и скажу всем «до свидания»… До свидания всем!

Девчонки застыли, как в финале пьесы Гоголя «Ревизор».

С гитарой под мышкой и с громыхающей сумкой в руке Слава шел рядом, шутливо подделываясь под маленькие, торопливые шаги и так же шутливо поглядывая в темное, облачное небо, рассказывал, как этим летом две недели беспрерывно мок под проливным дождем, спускаясь вместе с друзьями на байдарках по Чусовой… Долгий путь от универмага «Москва» по Ленинскому, мимо парка культуры, через Крымский мост и по Фрунзенской набережной показался до обидного коротким.

Следующий вечер вдвоем был наполнен классической музыкой. Раньше классическая музыка представлялась скучной, непонятной, бессмысленной. Как говорила мама, «Инусе медведь наступил на ухо и еще немножко потоптался». В тот необыкновенный вечер в Большом зале Консерватории на концерте Владимира Крайнева сначала она лишь старательно слушала Прокофьева и вдруг, во втором отделении, почувствовала, что этот загадочный мир музыки ей не чужой. В нем так хорошо! Особенно вдвоем со Славой.

Концерт закончился, публика начала расходиться, только Слава все еще не мог расстаться с музыкой — задумчиво смотрел на сцену. Минуту, две…

— Слава! — Она осторожно коснулась плеча в клубном пиджаке. Слава не ответил.

Прошло еще несколько минут, в зале становилось все темнее, и в душу закрался страх.

— Слава, что с тобой?!

— А?.. Что?.. Ой, извини, пожалуйста, Инуся! Я всего-навсего задумался. Никак не мог решить одну безумно интересную задачу.

— Решил?

— Разумеется. Под Прокофьева голова у меня всегда работает отлично!

Слава — удивительный! Красивый, образованный, умный. Он все оценивает по-своему, тонко, глубоко. Свободно говорит по-французски, читает по-английски и по-немецки, блестяще знает литературу, историю, философию, музыку, живопись, хотя занимается теорией каких-то «графов»…

Дожди улетели куда-то, и обрушилось пронзительное бабье лето. Хотелось петь от счастья и гулять, гулять, гулять по шуршащим под ногами листьям бульваров. Дворники сгребали листья, жгли костры, и легкий, сладкий, голубой дымок стелился, клубился, окутывал неподвижные желтые деревья и приятно щекотал нос.

— Люблю московские бульвары! В общем-то ваша Москва — город прозаический, купеческий. В бульварах же есть какая-то загадка, нечто импрессионистское. Особенно осенью, когда все краски размыты. Давай как-нибудь обойдем с тобой все? Помнишь, как пел Ив Монтан? Кольцо Больших бульваров обойти хотя бы раз! Когда я стану всемирно известным математиком, то непременно отправлюсь в Париж и первым делом обойду все бульвары! — Рассмеявшись, Слава обнял за плечи и впервые легко коснулся губами щеки. — Пойдем в кино, в «Россию»? Очень хочется побыть с тобой в теплой темноте.

На огромном экране наши войска брали Берлин. Стреляли танки, гремела артиллерия.

Но она не видела и не слышала ничего: Слава один за другим целовал ее пальцы, а когда на экране была ночь, отбрасывал губами волосы со щеки. Двухсерийный фильм закончился невероятно быстро. Или так показалось? На Тверском бульваре уже зажглись фонари.