Пятый арлекин

— Хорошо, если вас больше устраивает. Мы расположились на скамейке, я закурил, не зная с чего начать, чтобы не показаться сумасшедшим перед специалистом по восточному искусству Дуровым. Если я неожиданно безо всякого вступления бухну про Будду, обвинив его в смерти нескольких человек, Дуров попросту не захочет со мной разговаривать.

— Ну, — поторопил меня Петр Григорьевич, — что же вы замолчали? Ваш визит касается какого-нибудь произведения, да? Живопись, прикладное искусство?

— Понимаете, — пробормотал я невнятно, — это произведение, но вокруг него столько мистического, что я не знаю, с чего начать, чтобы не показаться сумасшедшим.

— Напрасно вы переживаете, начинайте прямо, тем более, что я большой поклонник мистического. За мистикой всегда стоят самые интересные реальные, да-да, реальные события. Итак, что это за произведение?

— Это Будда.

— Будда? Чрезвычайно интересно. С тех пор, как мы приобрели коллекцию Корсакова, где были удивительные Будды разных стран, нам больше ничего не попадалось. Не несут, вероятно, находятся покупатели более обеспеченные, нежели музей. Это ваш Будда?

— Нет, он из коллекции покойного Веретенникова.

— Виктора Николаевича? Слышал, что он умер совсем недавно. Я хорошо знал и Виктора Николаевича и его коллекцию, там есть уникальные миниатюры русских художников восемнадцатого, начала девятнадцатого века, бывал у него в доме, но никогда не видел ни одного Будды. Это, вероятно, что-то свежее. И что же это за Будда?

— А вы знаете, как умер Веретенников? — не отвечая на вопрос, в свою очередь спросил я.

— Вроде сердце подвело, — неуверенна произнес Дуров. — А что, вы знаете другое?

— Он умер от страха, обыкновенного человеческого страха.

— И что же? При чем здесь Будда?

— У этого Будды во лбу огромный глаз, то есть не глаз, а, какой-то камень, может полудрагоценный, и он очень похож на глаз.

— И как вы связываете наличие этого глаза со смертью Веретенникова?

— Самым прямым образом: вечером он позвонил мне, говорил о разном, пытался казаться беззаботным, потом сказал, что если с ним что-нибудь произойдет, значит у Гаутамы засветился глаз. Как вы знаете, Гаутама и Будда, одно и то же лицо.

— Может, он шутил?

— Послушайте, — почти закричал я, вскакивая со скамейки, — я вам кажусь сумасшедшим, да? Я преподаватель физики и не стал бы приходить морочить вам голову только потому, что какой-то Виктор мне сказал про глаз Гаутамы. Но то же самое говорили все бывшие владельцы Будды: они боялись, что у него засветится глаз, и все они, понимаете — все, покончили с собой. Никого нет в живых…

Дуров на моих глазах медленно стал сереть: начиная со лба и заканчивая кончиком носа.

— Погодите, — сказал он почему-то шопотом, — вы это знаете наверное, или это ваши предположения?

— Вот, — я протянул Дурову листок с фамилиями и пометками около них.

— Их что, этих людей уже нет? — тихо спросил Дуров.

— Все они покончили с собой. Не умерли своей смертью или в результате катастроф, а покончили!

— Рачкова я тоже знал, но не удосужился спросить, отчего он умер. Это произошло недавно. Он, как и Веретенников, был собирателем. Оба были большими эрудитами… Что я говорю, при чем здесь эрудиция… Кто это нарисовал кресты и Будду?

— Веретенников в день смерти или на день раньше.

— Выходит, он чувствовал, что обречен?

— Выходит так.

— Но вопрос после его фамилии, это что — знак сомнения?

— Вероятно.

— Откуда вам известно про светящийся глаз, помимо слов Beретенникова?

— Сегодня я обошел квартиры, где проживали эти люди. Их жены или вдовы незнакомы друг с другом, и все говорили об одном и том же.

— Это уже серьезно, — заметил Дуров, задумавшись, — это очень серьезно, — повторил он. — Идемте, посмотрим на этого безмолвного убийцу. Я только предупрежу, что сегодня уже не приду.

Мы шли по улице молча, предаваясь своим мыслям. Дуров несколько раз хотел меня о чем-то спросить, но тут же раздумывал. Я тоже не пытался завязать разговор. Зайдя в кабинет Виктора, Дуров охнул и сразу же почти упал в кресло. Я подумал даже, что его мгновенно сразил взгляд Будды и едва не упал рядом. Но Дуров смотрел широко раскрытыми глазами и шевелил ртом, как рыба, которая задохнулась без привычной ей глубины.

— Что с вами, Петр Григорьевич? — наконец, не выдержав, спросил я.

— Мне, вероятно, все снится. Такого я не мог представить, — выдохнул Дуров, — это божественный Будда, я никогда ничего подобного не видел. Какое литье… — он поднялся, взял бережно Будду в руки и подошел к окну. — Нет, это сон: Будда, изготовленный на Тибете не позднее четырнадцатого века. Какое мастерство, какая работа, какой точный резец у гравировщика! А эти камни… Но это же рубин…

— А глаз? — не удержался и спросил я.