Пятый свидетель

— Не побегут. Стоит им сказать, что они проговорились, и скорее всего им конец. Так что развяжите их, и сделаем вид, будто ничего не было. Они слиняют, не успеют у них сойти синяки. На том все и закончится. — Я наклонился к пленникам: — Я ведь прав, да?

— Да, — ответил Говорун, едва шевеля верхней губой, на которой уже начала вспухать шишка величиной с детский стеклянный шарик.

Я перевел взгляд на его брата:

— Я прав? Хочу услышать ответ от вас обоих.

— Да, да, вы правы, — ответил Драчун.

Я посмотрел на Циско. Мы закончили, но приказы здесь отдавал он.

— Ладно, Томми-ган, слушай: пусть они пока остаются здесь. Дождетесь темноты, потом наденете им на головы мешки и отвезете, куда попросят. Там выкинете их, но не тронете. Это ясно?

— Да, ясно.

Бедняга Томми-ган, он выглядел искренне разочарованным.

Я в последний раз посмотрел на лежавших на полу окровавленных пленников, а они — на меня. По мне словно искра пробежала от ощущения, что я держу их жизни в своих руках. Циско похлопал меня по спине, я вслед за ним вышел из комнаты, закрыв за собой дверь, и мы двинулись назад по коридору, но тут я тронул его за руку и остановил.

— Тебе не следовало этого делать — привозить меня сюда.

— Шутишь? Я был обязан тебя сюда привезти.

— О чем ты говоришь? Почему?

— Потому что они что-то с тобой сделали. Внутри. Ты что-то утратил, Мик, и если ты это не вернешь, от тебя будет мало толку даже тебе самому, не говоря уж о других.

Я долго молча смотрел на него, потом, кивнув, сказал:

— Уже вернул.

— Ну и хорошо. И не будем больше никогда это вспоминать. Можешь подкинуть меня обратно до конторы, чтобы я там пересел на свой мотоцикл?

— Да. Конечно, могу.

31

Высадив Циско возле гаража, я поехал дальше, размышляя о праве государственном и уличном праве и о различиях между ними. Выступая в суде, я утверждал, что закон, действующий на территории страны, должен соблюдаться повсюду честно и надлежащим образом. В том, в чем я только что участвовал, не было ничего честного и надлежащего.

Тем не менее меня это не волновало. Циско был прав: мне требовалось одержать победу над самим собой в собственной душе, чтобы одерживать ее в суде и где бы то ни было еще. Сейчас я чувствовал себя обновленным. Направляясь к дому по Лорел-Кэньон, я открыл все окна, позволив свежему вечернему воздуху приятно обдувать салон.

На сей раз Мэгги воспользовалась ключом. Когда я приехал, она ждала меня внутри — неожиданный приятный сюрприз. Дверца холодильника была открыта, и она, наклонившись, заглядывала внутрь.

— Вообще-то я заехала, потому что накануне процесса ты всегда запасаешь провизию под завязку. Обычно, заглядывая в твой холодильник, чувствуешь себя так, словно идешь по подсобке в «Гелсонз». Что же случилось на этот раз? Внутри пусто.

Я бросил ключи на стол. Она успела после работы заехать домой переодеться. На ней были вылинявшие джинсы, свободная «крестьянская» блуза и босоножки на широких пробковых каблуках. Она знала, что мне нравился этот ее наряд.

— Полагаю, на этот раз я оказался не на высоте.

— Если бы я знала… Могла бы более плодотворно использовать свой единственный свободный вечер, когда приходит няня, и поехать куда-нибудь еще.

Она сухо улыбнулась. Я так и не мог понять, почему мы все еще не живем вместе.

— Как насчет того, чтобы поехать к «Дэну»?

— В «Дэн Тана»? Я думала, туда ты ездишь только в случае победы, одержанной в суде. Ты что же, уже цыплят считаешь, Холлер?

Я улыбнулся и покачал головой:

— Отнюдь. Никоим образом. Но если бы я ездил туда, только чтобы отпраздновать победу, боюсь, мне бы никогда не удалось там поесть.

Она наставила на меня указательный палец и улыбнулась. Это был танец, который мы оба хорошо знали. Закрыв холодильник, она вышла из кухни и проследовала мимо меня, не удостоив поцелуем, а лишь небрежно бросив:

— «Дэн Тана» работает допоздна.

Я наблюдал, как она по коридору направляется к хозяйской спальне; на пороге, перед тем как исчезнуть внутри, она стянула через голову свою «крестьянскую» блузу.

То, что между нами происходило, трудно было назвать любовью. Что-то, что я увидел и почувствовал в черной комнате у «Святых», все еще не отпускало меня. Можно было назвать это остаточной агрессией или высвобождением бессильного гнева. Но чем бы оно ни было, оно сказывалось на моем поведении. Я двигался слишком резко, кусал ее губы, крепко удерживал ее запястья, заведенные над головой. Я властвовал над ней, и делал это сознательно. Поначалу Мэгги терпела. Вероятно, ей было даже интересно, потому что в новинку. Но в конце концов любопытство сменилось раздражением, она отвернулась от меня и попыталась высвободить руки. Я не отпускал и наконец увидел, что ее глаза наполнились слезами.

— Что такое? — прошептал я ей в ухо, зарывшись носом в ее волосы.

— Просто прекрати, — ответила она.

Вся моя агрессия, весь драйв и желание вмиг сплыли по психологическому стоку. Ее слезы и требование остановиться окончательно выбили меня из колеи. Я перекатился на край кровати, прикрыл глаза рукой, но все равно продолжал ощущать на себе ее взгляд.

— Что?