Пифагор

Пифагор обратил внимание на то, что тиррены не произносили звонкого «б», — потом он узнал, что и в тирренском алфавите, (Имеющем, как и эллинский, финикийское происхождение, нет «беты», поэтому вместо «Тибр», «Тиберии» они говорят «Тифр», «Тиферин». Дед Тефария Велианы — лукумон его хорошо помнил — прославился сооружением дороги, соединявшей Церы с Ромой, отец — заключением союза с Картхадаштом и совместной с картхадаштцами победой над фокейцами близ Алалии.

   — Отец мой, — пояснил лукумон, — защитил наши островные владения от этих скитальцев, которых персы лишили отечества, но не стремился их уничтожить, а разрешил побеждённым увезти своих жён и детей в Гиелу, где они живут по сию пору. Он ценил ум и энергию эллинов и приставил ко мне эллинского учителя. В портах нашего города много эллинов. Я видел тебя рядом с Состратом. Отец открыл этому эгинцу дорогу в Тартесс под условием держать свои корабли в Пиргах и Грависках и вести торговлю только с нашими друзьями.

   — То есть картхадаштцами? — спросил Пифагор.

   — Не с ними одними. Мы поддерживаем дружбу с Сибарисом и его колониями, а через них и с Милетом, процветающим даже при персах. Для защиты торговли от сиракузян и разбойников-липарцев мы держим флот то в Регии, то в Занкле и, как тебе известно, не пользуемся своим военным превосходством для устранения врагов Сибариса.

   — И это все корабли Цер? — спросил Пифагор.

   — Говоря «наши корабли», я имел в виду корабли всех двенадцати расенских полисов, которыми командует назначенный союзным советом наварх. Заслуги моего отца в своё время обеспечили эту должность мне, хотя тогда мне было всего двадцать лет. Сейчас же кораблями командует ромей.

   — Разве Рома — тирренский город?

   — Конечно, потому что там у власти расен Тархна. Ромеи называют его Тарквинием. Но править ему труднее, чем мне, — его предкам не удалось сломить своеволия знатных ромеев, как это сделал мой дед по матери Мезенций, установивший в Церах единоличную власть и передавший её по наследству моему отцу. В других же тирренских городах правят советы лукумонов, как в Картхадаште и твоём Кротоне.

   — Единоличную власть мы называем тиранией, от лидийского слова, имеющего значение «властвовать», — заметил Пифагор.

   — Оно сохранилось и в нашем языке, — отозвался Тефарий. — Та богиня, которую эллины называют Афродитой, носит у нас имя Туран, то есть владычица. Вот тебе доказательство того, что мы потомки лидийцев. Кажется, ты в этом сомневаешься?

   — О нет. Но я полагаю, что не голод побудил твоих предков покинуть Азию, а мощное движение народов, снёсшее их с места, как переполнившийся водный поток, и выбросившее на этот благословенный берег.

   — Благословенным сделали его мы, расены, — гордо произнёс Тефарий. — До нас здесь были сплошные болота и царство комаров и лягушек, певших нескончаемый гимн зловреднейшей из богинь — Лихорадке. Мы прорыли каналы и вывели излишние воды в озера. Мы очистили эту землю и перебросили через водные потоки деревянные и каменные мосты. Мы построили на холмах укреплённые стенами города и соединили их дорогами. Мы дали обитавшим здесь дикарям законы и установили у них, поклонявшихся лесным и речным демонам, веру в эзаров, могущественных богов. Мы дали им ремесла и искусства. Мы обучили их финикийскому письму. И если ты в этом сомневаешься, побывай в Роме и напиши мне потом, найдёшь ли ты в этом или ином городе, населённом латинами и сабинами, вольсками или эквами, что-либо достойное упоминания, не связанное с нами, расенами.

Волки

Милон шёл Силлой. Глаза его блуждали по колыхавшимся от утреннего ветра ветвям.

С тех пор как он вернулся из Олимпии без победной ветви, прошёл уже месяц. Но он никак не мог успокоиться и уходил в лес, чтобы остаться наедине с собой. Напрасно! Сцена нестерпимого позора преследовала всюду.

Жребий соединил Милона с кротонцем, перебежавшим в Сибарис и ставшим там зятем тирана Телиса. Наблюдая за ним на тренировках, Милон понял, что тот сильнее его и от его могучей юной хватки ему не уйти. И это случилось. Он оказался на спине и услышал многотысячный вздох стадиона, ждавшего от него победы.

«А ведь Пифагор, видимо, чувствовал, что меня ожидает, — думал Милон. — Он мне дал математическую задачу, чтобы я поломал над нею голову, и старался занять другими делами. Но я был ослеплён привычкой побеждать. Я рассчитывал только на мощь своих рук».

Впереди показалась высохшая сосна. Видимо, кто-то хотел воспользоваться ею для топлива и вбил в расщеп клин. «Нет, я ещё силён», — подумал Милон. Ударом кулака он выбил глубоко загнанный клин и всунул в расщеп руки, чтобы разорвать ствол. Но высохшее дерево оказалось сильнее его. Он стал его невольником.

Он набрал воздуха и крикнул во всю мощь груди. Силла отозвалась эхом. Крикнул ещё и ещё раз. И замолк.