Пифагор и его школа

В V в. до н. э. греки столкнулись с проблемой, которая и в Новое время уже несколько веков занимает ученые умы: как объяснить внезапное появление такого количества культурных новшеств в столь короткий срок? Если и в наше время многие исследователи, к услугам которых данные десятка научных дисциплин, пытаются свести эту проблему к простой генеалогической схеме, то что же говорить о греках, у которых только зародилась описательная история! Подобный ход мысли был для них едва ли не единственно возможным. Поиск реальных и чрезвычайно сложных причин того или иного новшества подменялся повествованием о культурном герое или первооткрывателе. В числе их назывались не только греки, но нередко также египтяне или финикийцы.

В период эллинизма эта тенденция проявляется еще ярче, тем более что религиозный и отчасти культурный синкретизм эпохи действительно давал основания для такого хода мысли. Дальше уже действовала логика повествовательного жанра: тех, кто реально путешествовал, например, в Египет (Демокрит), отправляли еще и в Индию, а те, кто вообще никуда не ездил (Эмпедокл, Анаксагор), все равно наделялись каким-нибудь путешествием.

Last, but not least. Греки, будучи тогда одним из 1 наиболее творческих народов в мире, в то же самое время весьма низко оценивали и плохо понимали возможности (а тем более механизмы) собственной творческой активности. Гораздо большее значение они придавали обучению и передаче идей, знаний и навыков, что вело к явной предрасположенности греческой мысли к «диффузионистским» объяснениям. Поиск линий преемственности, источников зависимости и влияния (одним из которых были путешествия) был в центре их внимания, даже если речь шла о вещах, рождавшихся на их собственных глазах, в пределах нескольких поколений.

Традиция о путешествиях Пифагора отчетливо распадается на два этапа, границей между которыми служит рубеж IV–III вв. до н. э. Если в IV в. до н. э. мы имеем лишь два изолированных упоминания о его по- i ездке, причем только в Египет, то позже путешествия становятся непременной чертой жизнеописания Пифагора, а их география быстро расширяется. В конце III в. до н. э. автор «Мифических повествований» Неанф называл его сирийцем из города Тира, а Гермипп писал о том, что он воспринял свою философию у евреев. К этому же времени относятся и рассказы о посещении Пифагором персидских магов и вавилонских жрецов.

В самом факте путешествия в Египет (разумеется, не с целью обучения) нет ничего невозможного: там побывали Фалес, Солон, Геродот, Демокрит. Но в случае с Пифагором этот факт не подтверждается той частью ранней традиции, которой можно доверять. Первое упоминание о нем, принадлежащее Исократу, явно имеет характер литературной фикции — с этим согласны даже те, кто не отрицает самого факта путешествия^{28}

. В похвальной речи в честь мифического египетского царя Бусириса Исократ пишет: «Пифагор Самосский, отправившись к египтянам и став их учеником, первый познакомил эллинов с египетской философией, обратив особое внимание на жертвоприношения и очистительные церемонии» (Бус. 28). При этом в начале своей речи Исократ заявляет, что не заботится о ее правдивости (Бус. 4), а в конце прямо признает, что говорит неправду (Бус. 33). Все, что он рассказывает о греческих заимствованиях в Египте, совершенно неправдоподобно — можно ли после этого принимать его слова всерьез? Ясно, что и сам Исократ к этому вовсе не стремился.

Второе упоминание принадлежит Гекатею Абдерскому, историку рубежа IV–III вв. до н. э. Он повествует о посещении Египта Орфеем, Мусеем, Дедалом, Гомером, Пифагором и другими великими людьми, ссылаясь при этом на записи в египетских священных книгах (F Gr Hist. 264 F 25). Перед нами вновь явный литературный вымысел: половина имен, названных Гекатеем, попросту легендарны, никаких книг с записями о посещении Египта великими греками, разумеется, не было, а если бы даже и были, то прочесть бы их не смогли — ни один из греческих авторов, писавших о Египте, языка этой страны не знал^{29}. Утверждения Гекатея восходят частично к Геродоту, а частично к популярной традиции, настойчиво связывавшей с Египтом едва ли не каждую вторую знаменитость.

В наиболее важной части традиции — у Аристотеля, Евдема Родосского, Аристоксена или Дикеарха мы не найдем никаких намеков на восточные путешествия Пифагора. Правда, есть два курьезных свидетельства, в которых наряду с более поздними авторами фигурирует и имя Аристоксена, но при тщательном рассмотрении оказывается, что содержащаяся в них информация о путешествиях восходить к нему не может. Одно из них повествует о том, как Пифагор приехал к Зарату Халдейскому (т. е. Заратуштре) и чему тот его научил (фр. 13)^{30}. В другом со ссылкой сразу на пятерых авторов говорится, что Пифагор уехал от тирании Поликрата в Египет (а не в Италию, как в подлинном фрагменте Аристоксена!), там был взят в плен персидским царем Камбизом и, оказавшись в Вавилоне, был посвящен в местные религиозные таинства — сюжет, вполне достойный романа (фр. 12).