Пифагор

О причинах подобного положения вещей отчасти говорилось выше (образное, предметное мышление греков). К этому можно добавить и соображение из непопулярного ныне «социально-экономического» арсенала. В эллинском мире постоянно делили землю. И полисы между собой (порой путем кровопролитных войн), и граждане внутри полисов (порой путем не менее кровопролитной междоусобной смуты). Бедна, скудна более или менее плодородными землями была Эллада. Не хватало этих земель на всех желающих.

Пожалуй, можно было бы при желании продемонстрировать, как и почему три самые знаменитые древнегреческие геометрические задачи (квадратура круга, трисекция угла и удвоение куба) напрямую проистекали из сущности феномена греческого полиса, из отношений, складывавшихся в нем. Но подобного рода размышления оставим до какого-нибудь другого раза. А пока заметим: ведь само название науки, о которой тут говорится, — геометрия — по-древнегречески означает не что иное, как «землемерие». Наверное, о чем-нибудь это всё же свидетельствует?

Далее, внимание Пифагора к астрономии тоже напрямую может быть связано с его интересом к числам. Некоторые ученые вообще утверждают, что астрономия — одна из математических наук. Если в этом и есть преувеличение, то, право же, очень небольшое, и уж точно в астрономии без математики — никуда! Почти все великие античные астрономы были одновременно выдающимися математиками: Евдокс Книдский, Эратосфен Киренский, Гиппарх Никейский, Клавдий Птолемей… А если астроном не очень хорошо разбирался в математике — то, как говорится, тем хуже для него. Пример — Аристарх Самосский, о котором говорилось в одной из предыдущих глав.

А разве в наши дни иначе? Напомним, например, такой интересный факт: в XIX веке планета Нептун была вначале чисто теоретически открыта французским ученым Леверье — он на основании своих математических расчетов неопровержимо доказал, что такой планеты не может не быть! — и только потом ее визуально обнаружили.

Наконец, музыка в античности прочно ассоциировалась как с математикой, так и с астрономией. Считалось, что сами планеты, вращаясь, звучат (точнее, не планеты, а сферы, к которым они «прикреплены») и порождают великолепную, гармоническую мелодию, а мы ее не слышим — только потому, что наше ухо привыкло к ней с рождения и уже не воспринимает ее. Только избранным дано уловить эту божественную мелодию. О пифагорейской «гармонии сфер» (именно о ней мы сейчас сказали, пока в самых кратких словах) в дальнейшем еще будет возможность поговорить подробнее.

Итак, пока всё более или менее ясно. Но вот как увязать с «числовой доктриной» Пифагора его же идею метемпсихоза? Здесь ситуация много сложнее; не исключено, что прямой связи найти так и не удастся и в результате в фигуре Пифагора так и сохранится некая двойственность.

Во всяком случае, можно сказать однозначно: Пифагор — плоть от плоти своего века, века мудрецов-рационалистов и мистиков-чудотворцев. Как среди тех, так и среди других наш герой очень даже на месте. Они как бы порождают для него подобающий контекст. С одной стороны — Фалес, Анаксимандр и даже Солон. С другой — какие-нибудь Аристей Проконнесский, Абарис, Гермотим или Эпименид…

Продолжим это противопоставление. С одной стороны, Пифагор — один из той славной плеяды, которая породила самоё философию. С другой стороны, он какими-то чертами своей личности, своей деятельности настолько близок архаическим чудотворцам («шаманам», как их иногда называют), что и его-то нередко сравнивают с шаманом. Другой вопрос, насколько это оправдано[143]

.

Смело можно сказать, что Пифагор — характерный представитель неортодоксальных, мистических течений, возникших в Греции в архаическую эпоху. Пифагореизм, в частности, стоит очень близко к орфизму. Что же, собственно, главное во всех этих течениях? Нам думается, что основная суть их — в резком возрастании интереса к загробной жизни, к судьбе человека после смерти. Ранее эллинам этот интерес был не очень-то свойствен, как и отмечалось выше.

Обратим внимание еще вот на какое обстоятельство. Неортодоксальные мистические учения архаической эпохи, хотя они явно противоречили традиционным верованиям, отнюдь не воспринимались греками как «ересь», подлежащая гонению. Преследование за идеи эллинскому мировоззрению вообще не свойственно, история Древней Греции почти не знает подобного рода фактов. Хотя единичные случаи все-таки известны.