"Пигля": Отчет о психоаналитическом лечении маленькой девочки

Сегодня утром она встала в бешеном настроении, хватала и рвала на части все, что попадалось ей на глаза. Потом залезла в свою коляску, сказав, что хочет ехать к доктору Винникотту. Затем забралась ко мне в халат и рассказала мне что-то вроде того, что ей приснилось, что ее ела черная мама. Потом вылезла и спросила меня, как она родилась. Я рассказала ей, как и много раз до этого, как она появилась на свет, как ее завернули в полотенце и подали мне. „А ты меня уронила“. — „Нет, не роняла“. — „Да, уронила. Полотенце было грязное“.

В последнее время она немного хандрила. Я думаю, то, что она так много находится с нами, может быть, вызывает у нее большое напряжение; детей вокруг мало. Я ищу ясли, чтобы отдавать ее туда на одно-два утра в неделю. Но большинство из них берут детей только на каждый день, а это, думаю, было бы слишком много для нее».

Письмо от отца

«Мы хотели бы передать вам кое-какие записи, касающиеся Пигли. Последние несколько дней она находится в состоянии большого волнения и тревоги и говорит такие вещи, как, например: „Я очень беспокоюсь. Хочу к доктору Винникотту“. Когда ее спрашиваешь, в чем дело, она все время твердит, что все это из-за „бабаки“, „черной мамы“ или „ням-нямок черной мамы“. Кроме того, она пугается черной Детки-Сузи (то есть Сусанны): „Я сделала ее черной“. То же самое говорит о черной маме. Она все еще часто повторяет, когда ложится спать: „Черная мама говорит: „Где мои ням-нямки?“. А однажды утром она после этого попросила попить из маминой груди.

Почти каждое утро она хочет забраться маме в халат или просит, чтобы ее завернули в коврик. Кажется, она очень страдает от того, что когда-то называлось „чувством греха“. И очень переживает, когда что-нибудь поломает или испачкает; иногда ходит по комнате, бормоча тихим, искусственным голосом: „Ничего, ничего“. То же самое происходит, когда она ударит Сусанну, к которой относится исключительно чутко, несмотря на отдельные срывы. Габриела не хотела носить одежду, которую мы ей покупали, потому что в ней „очень много белого: я хочу черную кофточку“. Сказала, что может носить черную одежду, так как она сама черная и дурная.

Вчера мы сделали несколько записей о ней, хотя это был не типичный день. Она была хуже, чем обычно, и пробыла с нами весь день. Чаще всего утром с нами бывает наша прислуга, пожилая женщина, которую Пигля зовет „Заинькой“. Она очень привязана к „Заиньке“.

Утром Габриела дала нам своего любимого плюшевого мишку, проделав в его лапе дырку и вытащив из нее всю набивку. Она была очень удручена этим. Весь день отчаянно просила у нас вещи, в которых мы ей обычно не отказываем, как будто ей приходится вести долгую борьбу, чтобы получить их у нас. Сказала матери, что хочет выйти замуж. Когда та ответила, что неплохо бы подождать, она настойчиво заявила: „Нет, нет! Я уже

большая девушка“, как бы говоря тем самым, что для игрушек она слишком взрослая.

Ложиться спать стало целым событием, теперь это довольно часто случается. Пигля говорит, что боится черной мамы, которая за ней гонится. В десять часов вечера она побросала на пол все постельное белье. Вылезла из кровати и заявила, что ей нужен стул из соседней комнаты. Я сказал, что это ее стул и что нужно только положить на него подушку: „Черную подушку, тогда я смогу на ней сидеть“. — „Это потому, что ты — черная?“ — „Да. Из-за того, что я разломала черную маму на куски, я мучаюсь“. — „Не надо“. — „Я хочу мучиться. У меня попа болит: можно мне пирожка с белым кремом?“ То и дело приходится повторять молитву, последнее нововведение, в основном о защите“.

Дополнительная запись: „Я убираю игрушки доктора Винникотта, а то поломаю их“. Пигля сказала это, когда была у вас прошлый раз, уже сидя в такси. Забыл тогда вам сказать».

Третья консультация

10 апреля 1964 года

Пигля (сейчас ей два года и шесть месяцев), выглядела менее напряженной, чем раньше, и в таком состоянии оставалась постоянно. Казалось, что она удалилась еще на один этап от тех актуальных тревог, о которых говорила. По сути, я теперь понял, как глубоко она была погружена в них раньше, как ребенок-психотик. Я пошел в приемную и нашел ее там с «ребенком» — маленькой куклой, завернутой в пеленку, заколотую булавкой. Она стеснялась войти со мной вместе в кабинет, так что я зашел один. Потом я вышел за ней, и она показала мне мешочек, в который положила немного песка и камень. Это она подобрала на улице. Девочка не хотела заходить, поэтому я сказал: «Папа тоже зайдет» (именно этого она и хотела). С собой она взяла мешочек с песком и камнем, а ребенка оставила. Отец уселся на свое обычное место во «взрослой» части комнаты, и половину всего времени мы с ним были отделены друг от друга занавесом. Она сразу направилась к игрушкам и проделала в точности то же самое, что и в прошлый раз.

Пигля:

Для чего это?

Я: Это — то, о чем ты меня в прошлый раз спрашивала и я сказал об этом: «Откуда появился этот ребенок?»

Я спросил о песке и камне: «А это откуда?»