Пикник на обочине

За ночь долина остыла, а на рассвете стало совсем холодно. Они шли по насыпи, ступая по сгнившим шпалам между ржавыми рельсами, и Рэдрик смотрел, как блестят на кожаной куртке Арчибальда Барбриджа капельки сгустившегося тумана. Мальчишка шагал легко, весело, словно не было позади жуткой ночи, нервного напряжения, от которого до сих пор дрожала каждая жилка, ночевки на мокрой верхушке плешивого холма, где они провели два часа, прижавшись спинами друг к другу для тепла, в мучительном полусне пережидая поток «зеленки», обтекавшей холм и исчезавшей в овраге.

По сторонам высокой насыпи лежал густой туман, время от времени он перетекал через рельсы тяжелыми серыми струями, и в этих местах они шли по колено в медленно клубящейся мути. Пахло мокрой ржавчиной; из болота, справа под насыпью, тянуло тухлятиной. Вокруг ничего не было видно, кроме тумана, но Рэдрик знал, что в обе стороны тянется холмистая равнина с каменными россыпями, а за равниной во мгле скрываются горы. И еще он знал, что, когда взойдет солнце и туман осядет росой, он должен увидеть где-то слева остов разбитого вертолета, а впереди — состав вагонеток, и вот тогда начнется самое дело. Рэдрик на ходу просунул ладонь между спиной и рюкзаком и вскинул рюкзак повыше, чтобы край баллона с гелием не резал хребет. Тяжелый, сволочь, как я с ним поползу? Полтора километра на карачках... Ладно, не жалуйся, сталкер, знал, на что идешь. Тридцать тысяч монет дожидаются в конце дороги, можно и попотеть. Хрен я им отдам меньше, чем за тридцать тысяч. И хрен я дам Стервятнику больше, чем десять. А сопляку... А сопляку — ничего. Если хоть половина того, что говорил старый подонок, — правда, то сопляку ничего. Он снова взглянул на Арчибальда, как тот легко шагает через две шпалы разом, широкоплечий, узкобедрый, и длинные, вороные, как у сестры, волосы вздрагивают в такт шагам. Сам напросился, угрюмо подумал Рэдрик. И чего это он так отчаянно напрашивался? Прямо дрожал весь, слезы на глазах... «Возьмите, мистер Шухарт! Мне разные люди предлагали, но я только с вами хочу. Я никого, кроме вас, в грош не ставлю... Папахен был силен, так ведь он меня не брал». Рэдрик усилием воли резко оборвал это воспоминание. Противно было об этом думать, и, может быть, поэтому он стал думать о сестре Арчибальда, о том, как он спал с этой Диной — и трезвый спал, и пьяный спал, — и какое это каждый раз было разочарование. Просто уму непостижимо: такая роскошная баба — кажется, век бы с нее не слезал, а на самом деле пустышка, обман, станок какой-то, а не женщина. Как, помнится, пуговицы на кофте у матери — янтарные такие, полупрозрачные, золотистые, так и хочется сунуть в рот и сосать в ожидании какой-то необычайной сладости и вкусности, и он брал их в рот и сосал, и каждый раз страшно разочаровывался, и каждый раз забывал об этом разочаровании, даже не то чтобы забывал, а просто отказывался верить собственной памяти, стоило ему их снова увидеть... А может быть, папахен его ко мне подослал? — подумал он вдруг об Арчибальде. Вон у него какая пушка в заднем кармане... Нет, вряд ли. Стервятник меня знает. Стервятник знает, что со мной шутки плохи. И знает, какой я в Зоне. Нет, чепуха все это. Не первый он меня просил, другие и на колени становились... и пушки они все с со бою таскают по первому разу. По первому и последнему. Да нет, почему же обязательно по последнему? Ох, по последнему! Вот что получается, Стервятник: по последнему. Да, папахен, узнал бы ты про эту его затею — так бы его костылями отделал, сыночка своего, в Зоне вымоленного...

Он вдруг почувствовал, что впереди что-то есть, недалеко уже, метрах в тридцати — сорока.

— Стой, — сказал он Арчибальду.

Парень послушно замер на месте. Реакция у него была хорошая — он так и застыл с приподнятой ногой, а затем медленно и осторожно опустил ее на землю. Рэдрик остановился рядом с ним. Колея здесь заметно уходила вниз и совершенно скрывалась в тумане. И там, в тумане, что-то было. Что-то большое и неподвижное. Безопасное. Рэдрик осторожно втянул ноздрями воздух. Да, безопасное.

— Вперед, — сказал он негромко, подождал, пока Арчибальд сделал шаг, и двинулся за ним. Краем глаза он видел лицо Арчибальда, точеный его профиль, чистую кожу щеки и решительно поджатые губы под тончайшими усиками.

Они погрузились в туман по пояс, потом по шею, а еще через несколько секунд впереди замаячила косая глыба вагонетки.

— Все, — сказал Рэдрик и стал стягивать рюкзак. ― Садись, где стоишь. Перекур.

Арчибальд помог ему стянуть рюкзак, а потом они сели рядышком на ржавый рельс, Рэдрик отстегнул один из клапанов, достал сверток с едой и термос с кофе и, пока Арчибальд разворачивал сверток и устраивал бутерброды на рюкзаке, вытащил из-за пазухи флягу, отвинтил колпачок и, прикрыв глаза, сделал несколько медленных глотков.

— Глотнешь? — предложил он, вытирая губы. ― Для храбрости...

Арчибальд обиженно помотал головой.

— Для храбрости мне не нужно, мистер Шухарт, ― сказал он. — Я лучше кофе. Сыро здесь очень, правда?