Пикник с кровью

— У меня его уже нет, комиссар, почти полвека. Между прочим, таких, как я, уже давно амнистировали, — улыбнулся Прандини. — И вернули все права. Теперь мое дело — вооружаться или нет. У меня сейчас есть «беретта» и охотничье ружье.

— Вы случайно не знаете, почему Ринальди не женился на Анжеле?

— Потому что Анжела уже замужем. За одним негодяем. После нескольких месяцев супружества он уехал в Голландию или Бельгию, захватив с собой все ее деньги. Жулик.

— Она его искала, подавала в суд?

— Не думаю, уж очень все это противно. Она осталась одна, замкнулась в себе, пока не встретила Этторе. Этторе был святой человек. Добрый, внимательный, ласковый… Вот почему Анжела так привязалась к нему. А эти проклятые…

— Синьор Прандини, — впервые подала голос Надя, — Анжела, возможно, видела одного из убийц. Ключи, которыми он пытался открыть дверь квартиры, доказывают…

— Что доказывают? Квартирные кражи сегодня в порядке вещей. Нет семьи, которая не пострадала бы от этих бандитов, ублюдков, наркоманов…

— Вы не думаете, что ключи, которые у него были, принадлежали Этторе Ринальди?

— Думать можно о чем угодно, комиссар. Беда в том, что Анжела даже не смогла увидеть этого негодяя в лицо.

— Я знаю, он убежал. Может, на улице был соучастник, который его ждал?

Прандини снова сложил руки на груди, замком сцепив пальцы, и ядовито усмехнулся.

— Я понял. Вы думаете, что Анжела могла увидеть машину или мотоцикл, на котором они задали деру, но не сказала вам об этом? Но тогда зачем ей вообще было говорить о парне с ключами? Я понимаю, вам хочется соединить два убийства чем-то, кроме пуль девятого калибра, но боюсь, что вы на ложном пути.

Он встал. Амброзио и Надя тоже поставили свои бокалы, ожидая дальнейшего шага. Прандини вел себя как-то особенно, с намеками, то казался искренним — и опасным, то — ироничным, открытым, гостеприимным.

— Хочу вам кое-что показать. Оденьтесь, выйдем.

В сопровождении собаки они направились к небольшому строению из красного кирпича, с высокой крышей и белой трубой, из которой в холодное утреннее небо вился тонкий дымок. Внутри было что-то вроде выставочного зала. Просторную комнату украшали флаги, в центре висело трехцветное знамя с орлом, распростершим крылья.

— Это знамя моего полка.

— А остальные?

— Видите вымпел? Это восьмой королевский танковый. А это — шестого африканского эскадрона, дивизиона броневиков. Боже, какие шли бои! Если кто-то выживал, тот уже ничего в жизни не боялся.

— Вы создали частный музей.

— Только знамен, касок и шлемов.

Действительно, на длинном столе вдоль одной из стен были разложены шлемы и каски разных родов войск, колониальные шлемы с очками против песка, береты. На стенах висели военные топографические карты.

— Не так-то просто было собрать это все. Когда я начал, прошел слух, что один сумасшедший богач скупает военные сувениры. И тогда… В общем, я должен был спасаться, особенно от ветеранов и их реликвий. Я покупал только то, что меня близко касалось. Например, меня не интересовали действия военного флота.

— Как и оружие, — подсказал Амброзио, с любопытством разглядывая черный шлем.

— Я бы с удовольствием собрал коллекцию оружия, но как это сделать? Все не так просто, как кажется, комиссар. Может, когда-нибудь… Кстати, а вы каким пистолетом пользуетесь?

— «Беретта». Как и вы.

— Отличное оружие. Правда, когда-то я предпочитал «люгер». А вообще-то «люгер», или парабеллум, или Р-38 — не имеет значения. Красивое оружие. Капризное? Кое-кто и впрямь так говорит. А что до меня, я никогда не пожалел, что верил в него. — Он посмотрел на Амброзио, потом на Надю Широ. — Это как сказать, что «ролле ройс» не нравится механикам. Кто так говорит? Те, у кого руки, извините, в заднице.

— Вы знаете некоего Клема Аббатанджело, синьор Прандини?

— Аббатанджело? Никогда не слышал. Кто это?

— Деловой человек, — ответила Надя. — Хозяин одного гаража.

— Гаража? — Прандини покачал головой и взял Амброзио под руку.

— Я покажу вам речку, пойдемте.

Они пошли по дорожке, посыпанной белой галькой, которая едва заметно поднималась на возвышение. Наверху ряд тополей замыкал пейзаж, видный из окна виллы. За деревьями, внизу, метрах в двухстах текла река, намывшая кое-где по берегам полоски светлого песка. На другом берегу тоже виднелись тополя — вскоре под апрельским солнцем они заиграют блестящей зеленью.

— Я просыпаюсь рано, почти с рассветом, и прихожу сюда наблюдать По. Разве это не чудо? Я купил этот дом, потому что По — моя река. Она мне спасла жизнь.

— Вы были в этих местах в конце войны?

— Примерно в этих. Я прятался в одном шалаше, потом в другом. Все-таки, что ни говори, я не был невезучим. Знаете, сколько мне было? Двадцать два. Вот смотрю я на нее и вижу, как над водой поднимается туман. Летом краски яркие, пронзительные, осенью — пастельные, мягкие. Как я хочу, чтобы какой-нибудь хороший художник нарисовал все это.

Ветер от реки растрепал ему волосы, белый чуб мягко шевелился, отчего Прандини казался старым мальчиком.

— А где теперь ваш «люгер»? — одна и та же мысль, казалось, точила Амброзио, как жук-древоточец дерево.