Пилюли счастья

Очевидно приняв меня за кого-то другого, она останавливается и радостно сообщает, что мое обращение вызвало широкий отклик и обязательно будет принято во внимание при рассмотрении данного вопроса. Встретив мой недоуменный взгляд, обе сконфуженные сотрудницы беззвучно вздыхают и склоняют коротко остриженные головы над бумагами. Пообещав непременно позвонить мне на следующей неделе и сообщить о результатах своих усилий, заведующая удаляется, а я принимаюсь излагать свою скромную просьбу — разыскать Любу. И вот мы уже заполняем анкету.

— Год рождения вашей родственницы?

— То ли тысяча девятьсот двадцать седьмой, то ли двадцать восьмой. А может, и двадцать шестой — точно не знаю. Шестого апреля, а какого года, не могу сказать.

— А ваш отец?.. Он…

— Он умер в тысяча девятьсот пятьдесят пятом году.

— До какого времени вы поддерживали с нею связь?

— До самого последнего! То есть до конца прошлого года. До Рождества.

Женщина смотрит на меня с сомнением:

— Но ведь это совсем недавно…

Я пытаюсь объяснить:

— Ну да, но теперь мне отвечают: «Адресат выбыл». А куда выбыл, невозможно добиться. Какое-то заколдованное царство. Один наш знакомый побывал там недавно, говорит, будто бы какая-то западноевропейская страна приобрела в этом квартале дом под свое посольство, а соседние дома — это ведь в центре города — поставили на капитальный ремонт. Но если это так, то ведь жильцов куда-то переселили. Не выбросили же их на улицу! Должен же кто-то знать, куда их переселили. Дело, разумеется, не в ремонте, дело в том, что соседние дома нашпиговывают подслушивающими аппаратами, — поясняю я.

И напрасно. Красный Крест в лице благожелательной круглолицей чиновницы явно начинает сомневаться в моем здравомыслии.

— Не понимаю, — недоумевает женщина. — Вам известен прежний адрес и вы не можете выяснить, куда их переселили?

— В том-то и дело! Говорят: обращайтесь в адресный стол. А в адресном столе отвечают: для того чтобы начать поиск, нужно указать фамилию, имя-отчество (имя отца), точную дату рождения и место рождения. А без этого они, дескать, не ищут. И прежний адрес ничем не может помочь, потому что против прежнего адреса указано только: выбыла, а куда выбыла и по какой причине — не указано. Я думала, что знаю место рождения, но они говорят, что не соответствует. И даты я точно не знаю. А согласно правилам, они не имеют права давать адреса, если нет уверенности, что это именно тот человек, а не какой-нибудь другой. Говорят, то есть не говорят, а пишут, что Тихвина — весьма распространенная в Ленинграде фамилия, а Любовь — еще более распространенное имя, и Алексеевна тоже не самое редкое отчество. Но ведь это смешно! Только что был человек — и вдруг его нет. Это же не где-нибудь в горах Тянь-Шаня, в тайге или в песках Каракумов, это в Ленинграде!

— А вы не пытались обратиться к общим знакомым?

— Пыталась. Нет у нас общих знакомых! Телеграфировала одной бывшей соседке, но и она «выбыла». Отвечают, что тоже выбыла. Без места рождения и точной даты не соглашаются искать. А мне эта точная дата была совершенно ни к чему! Ну вы сами подумайте — зачем мне было знать ее точный возраст? Для какой цели? И вообще, это просто наше предположение — про капитальный ремонт. В сущности, мы ничего не знаем.

— Очень странно, — повторяет Красный Крест. — Хорошо, мы обратимся со своей стороны. — И принимается что-то меленько-меленько строчить на последней, свободной странице анкеты. По-английски. Станут ли в Ленинграде читать английские анкеты?

— Это абсурд, нелепость — я написала в загс, в горсовет, отовсюду отвечают: следует обращаться в адресный стол. А адресный стол… Я вам уже объяснила… Замкнутый круг!

— Да вы не волнуйтесь, — говорит чиновница. — Я уверена, что ваша мачеха отыщется.

Я не волнуюсь. С какой стати мне волноваться…

Из смежной клетушки является еще одна точно такая же щекастая аккуратненькая тетенька и принимается успокаивать меня, даже поглаживает легонько по плечу и при этом лопочет что-то быстренько-быстренько, склонившись к уху сослуживицы, — на своем замысловатом и невнятном языке, — потом, не сводя с меня тревожного взгляда, направляется в коридор, туда, где стоит автомат с минеральной водой, и возвращается с полным стаканом.

— Выпейте воды, не волнуйтесь…

Они мне не верят! Считают, что я все выдумала, что не существует никакой Любы в Ленинграде. Что я не в своем уме.

Я с превеликой осторожностью опускаю стакан на стол — опасаюсь, что вода может расплескаться и залить их драгоценные бумаги. А может, я опасаюсь не этого — боюсь не сдержаться и запустить этим дрянным холодным и липким стаканом в казенный стеклянный шкафчик, притулившийся у противоположной стены.