Пионеры Вселенной

– Трудненько это, барин, в наших местах. Тут народ старой веры – чужих не любит.

– Что делать?.. Пока пойду на постоялый.

– Ежели не найдете – поможем! Я ужо загляну, – кивнул ямщик.

– Благодарствую.

Стрешнев попрощался с жандармом, пожал руку ямщику и, взяв свои немудреные пожитки, побрел на постоялый.

Ямщик, сняв шапку, долго глядел вслед.

Стрешнев шел посредине улицы по булыжнику – здесь было меньше грязи. Обогнув старинную церковь, обнесенную высокой чугунной оградой, он свернул направо и, увидев у перевязи лошадей, направился к длинному деревянному дому. Ворота были распахнуты, и во дворе тоже стояло несколько обозных подвод. Обойдя большую лужу, Стрешнев поднялся на крыльцо, вошел в просторную кухню, где за большим столом чаевничало с водкой до десятка мужиков. Огромный самовар пыхтел, из него валил пар. Вокруг стола тучами вились мухи.

– Здравствуйте, почтенные! – поздоровался Стрешнев.

– Милости просим! Здравствуйте! – хором ответили захмелевшие мужики.

– А хозяина нельзя видеть? – спросил гость.

Из другой комнаты вышел бородатый старик в жилете поверх рубахи.

– Я хозяин. Здравствуйте, ваше благородие. Ежели желание переночевать – милости прошу в горенку.

Взяв у Стрешнева вещи, он провел его в небольшую комнатку, где стояла железная кровать, стол, накрытый вышитой скатертью, и старинный комод.

– Вот, располагайтесь, ваше благородие, тут никто не обеспокоит.

– Благодарствую, – сказал Стрешнев и, сняв шинель, повесил ее на гвоздь у двери.

– Никак из Москвы? – поинтересовался хозяин.

– Из Санкт-Петербурга.

– Оченно приятно! Что изволите приказать: водки или чаю?

– Водку не употребляю, а вот что-нибудь закусить бы и чайку.

– Сейчас, сейчас… Это у нас живо… – заторопился хозяин.

Съев яичницу и напившись чаю, Стрешнев пошел искать квартиру. Опасаясь потерять в грязи кожаные калоши, он их привязал шнурками и по совету хозяина взял палку, чтобы отбиваться от собак.

Солнце опускалось за большой бор, город притих, притаился. Улицы были пустынны. Стрешнев присматривался к добротным домам с высокими глухими заборами и шатровыми воротами. Окна домов были закрыты наглухо, а иные и занавешены изнутри. Казалось, в них никто не живет.

Стрешнев подошел к темным дубовым воротам, постучал кованой щеколдой.

– Чево надоть? – спросили, приоткрыв окно из дома.

– Не будете ли сдавать квартиру?

– Хозяев нетути. Да и не сдают наши. Не было случая…

Стрешнев постучался в другой дом.

– Квартирантов не пущаем! – ответили сердито.

Обойдя более десятка домов, Стрешнев приуныл: отвечали односложно: «Хозяева уехали. Постояльцев не пускаем».

Вернувшись в свою горенку уже в сумерки, Стрешнев, не ужиная, лег в постель. Дорожная усталость дала себя знать – он тут же уснул…

Утром Стрешневу принесли завтрак из трактира и горячий маленький самовар. Позавтракав, он сел было за письмо к Лизе, но вошел хозяин.

– Вас, ваше благородие, Поликарп спрашивает.

– Какой Поликарп?

– А Поликарп Матвеич, то есть ямщик, с которым из Москвы ехали.

– А, ямщик… Спасибо!

Стрешнев оделся я поспешил к Поликарпу.

– Что, барин, не удалось вам ничего найти? – спросил ямщик, сняв шапку и кланяясь.

– Нет, не удалось. То хозяева уехали, то вовсе не сдают… Куда это все у вас поуезжали?

– Известное дело, барин, теперь страстная пора. У нас ведь здесь почитай все огородники. А землю нанимают под Москвой. Вот и выезжают туда на целое, стало быть, лето.

– Вот как! Я и не знал… Чего же здесь не держат огороды?

– Не расчет, барин. Овощи-то далеконько возить. До Москвы без малого сотня верст. А насчет фатеры вы не тужите. Я давеча был у бабушки Устиньи – она велела зайти. Старуха карахтерная, из раскола. Ну, да я ей сказал, что вы тоже пострадали от властей… Вот она и того – посочувствовала… Ежели, говорит, люди тихие, то можно и пустить. У вас, барин, велико ли семейство-то?

– Пока я один, а потом приедет невеста… жена.

– Так вдвоем с супружницей и будете проживать?

– Пока вдвоем.

– Это подходяще, – сказал Поликарп и повел Стрешнева по главной улице.

– Видите на углу пятистенок? Вот тут и живет бабушка Устинья.

– Что ж, это хорошо, близко, – обрадовался Стрешнев.

Подошли к шатровым, побуревшим от времени воротам. Поликарп приподнял железное витое кольцо, постучал. Дружно залаяли собаки. Слышно было, как приоткрылось оконце во дворе.

– Поликарп, ты, что ли? – спросил властный старушечий голос.

– Я, бабушка Устинья.

– Входи, дожидаюсь!

Засов, дернутый за веревку из дома, отодвинулся, и Поликарп, подняв за кольцо щеколду, распахнул калитку. Две лохматые собаки с лаем бросились к воротам.

– Цыц, окаянные! – зычно крикнула старуха, и собаки, поджав хвосты и потихоньку скуля, поплелись на свое место.

Двор был вымощен толстыми плахами, у крыльца лежало мельничное колесо. Вытерев ноги о рогожу, оба вошли на крыльцо, а потом в просторные сени, где пахло сухими травами: мятой, донником, полынью. Поликарп, распахнув дверь, вошел первым, перекрестился двумя перстами.

– Вот, бабушка Устинья, привел постояльца, о котором давеча говорил. Человек пострадал от царевых слуг и теперича должен проживать у нас в Боровске.