Пётр и Павел. 1957 год

– Они всю жизнь со мной, – улыбнувшись одними уголками рта, будто даже не ему, а самой себе, тихо ответила Валентина Ивановна. Потом взглянула на сына и уже громко, нисколько не смущаясь, спросила: – А что это моё сердце тебя вдруг так взволновало?.. Прежде я такой заботы от тебя не ведала… Ты, когда из дому удирал, что-то не слишком безпокоился, как нам с отцом позор этот вынести.

– А я для того и вернулся, – ровным, спокойным голосом ответил Павел.

– Для чего это? – удивилась мать.

– Чтобы прощения у вас попросить… Знаю, велика вина моя, и вы вправе выставить меня за дверь… Но, поверьте, Господь меня за грехи мои сурово наказал: девять лет в одиночке – нелёгкое испытание. Надеюсь, у Него я прощение всё же вымолил… Теперь, простите и вы меня… ради Бога!.. Если можете…

Валентина Ивановна опешила. Чего угодно ждала она от сына, собиралась отпор ему дать, монологи сочиняла, чтобы было чем ответить на его обвинения, сама хотела в атаку перейти, и вдруг… Нет, не готова она была принять его покаяния.

– Ну, об этом мы с тобой, Павел, после поговорим… Не при всех.

– Я готов, – согласился сын.

– Вот и ладно, – кивнула головой мать, затем обратилась к брату:

– Лёшенька, отвези-ка меня в спальню. Что-то устала я…

Зиночка всхлипнула и тут же закрыла лицо руками. Павел погладил её по волосам, осторожно поцеловал в макушку.

– Ну что ты?.. Не стоит, право… Я вернулся… Живой, руки-ноги целы… Правда, чуть под кочергу не попал, но Господь уберёг, и всё обошлось. О чём горевать?..

– Жаль… Я бы не промахнулся, – почти не разжимая губ, произнёс Савва.

– Что вы? – переспросил Павел.

– Это я так… про себя… – успокоил его телохранитель Петра. – Не доглядел я… Будем знакомы: Савватий Ексакустодианович.

– Вот это да!.. – старший Троицкий был восхищён. – Ничего подобного в жизни своей не слыхал. Простите, не понял, как вы сказали?.. Икскуст…

– Не важно, – оборвал его Савватий. – Зовите меня просто, как все в этом доме кличут, Савва, – и, пожимая протянутую руку, подумал про себя: "Скоро поймёшь, кто я и зачем!.."

Павел протянул руку Капитолине.

– Вас я тоже не знаю.

Та зарделась, как маков цвет.

– Меня Капитолиной зовут. Можно без отчества. Я при Валентине Ивановне состою, навроде помощницы, потому… Знаете что?.. Зовите меня тоже попросту – Капой. Многие говорят на кличку похоже, а мне наравится… Как-то по-домашнему…

– Папа! – раздался вдруг громкий мальчишеский голос.

Все вздрогнули, обернулись. На диване в полный рост стоял Матюша.

– Ты не спал?! – испуганно спросила его мать.

– Папа! – не реагируя на заданный вопрос, опять повторил мальчишка. – Этот дядя очень плохой! – И указательным пальцем ткнул в сторону старшего Троицкого. – Он злой и хочет нас с тобой разлучить!.. Я это точно знаю!.. Он и на Красной площади тоже тебе пальчиком грозил!.. Я с мавзолея всё видел… Он гадкий!.. Папа!.. Ты меня не отдавай ему!.. Ладно?.. Папа!.. Папочка!.. Ты слышишь?!.. Не отдавай!.. Ни за что не отдавай!.. – он упал на диван лицом вниз и зашёлся в безудержном плаче. – Не отдавай!.. Гони его, папа!.. Гони отсюда!.. Гони!..

Пётр и Зинаида бросились к Матвею.

– Успокойся, сынок!..

– Ну, что ты, мой голубчик?..

– Не бойся, никому я тебя не отдам…

– Лапочка моя, солнышко…

Они обнимали, целовали его, а он вырывался из их объятий и, обливаясь слезами, молил не переставая: "Не отдавайте меня ему!.. Не отдавайте!.."

У Павла Петровича похолодело внутри. Сомнений не было: его сын болен… Болен психически, и вылечить его невозможно. Ему вдруг вспомнилась утренняя встреча с Сашенькой. "Неужели и Матюше уготована такая же участь?!.." Троицкий закрыл лицо руками и, сжав зубы, застонал, как раненый зверь. "Нет!.. Не может быть!.. Ни за что!.. Не хочу., не могу в это верить!.. Господи! За что так жестоко наказываешь меня?!" Казалось бы, нет ничего более страшного, чем то, что довелось ему пережить? Ан нет!.. И Матросская Тишина, и подвал на Лубянке, и лагерь – всё это были лишь невинные цветочки в сравнении с теми душевными муками, что обрушились на него сейчас. Как это вынести?!.. Достанет ли сил, а, главное, терпения?!.. Он вспомнил строгое лицо отца Серафима и услышал спокойный ласковый голос: "Терпи, друже! Терпи, и воздастся тебе". Хорошо говорить "терпи", а ежели невмоготу? И жизнь теряет смысл, и измученная душа тонет в безысходном отчаянье? Как тогда?!..

Матюша, наконец, успокоился.

– Иди к себе… Уже поздно, тебе отдохнуть надо… – Пётр поцеловал мальчика в щёку.

– Ты ляжешь в кроватку, а я тебе сказку почитаю… – Зиночка обняла сына за плечи.

– Не надо сказку!.. Лучше про то, как Владимир Ильич в Кремле детей искал!

– Как хочешь… Про Ильича, так про Ильича… – с готовностью согласился Пётр.