Имя Нарышкиных у черни, а особливо у стрельцов, было приведено ухищрением бывшего боярина Ивана Михайловича Милославского в ненависть, ибо всякое в народе огорчение, налоги, насилия, драки по улицам, замедления в выдаче стрельцам жалованья, в праздничные дни работы – всё то Нарышкиным приписывалося. И не только стрельцы, но жёны их и дети часто оным боярином Милославским были призываемы и оплакиваемы, а сии безрассудные люди оплакивали с ним и с его сообщниками прежнее своё и их Милославских состояние: всякое новое худо чувствительнее, нежели минувшее.
Один из современников говорит, что весть о стрелецких движениях была для царевны Софьи так же радостна, как для Ноя масличная ветвь, принесённая голубицею в ковчег; но можно сказать, что и внушения от царевны и её сообщников были для стрельцов также масличною ветвию.
И когда указы по слободам стрелецким явились о том (царевича Петра) избрании и целовании креста, тогда во многих приказах началось быть замешание, и многие полки креста не похотели целовать, объявя, что надлежит быть на царстве большему брату. И так продолжалось несколько недель. А между тем временем царевна Софья Алексеевна, отца и матери одной с царевичем Иоанном Алексеевичем, а с царевичем Петром Алексеевичем разных матерей, которая партия была брата своего царевича Иоанна Алексеевича, желая его на царство посадить и правление государства в руки свои взять, всячески трудилась в полках стрелецких возмущение учинить. И все те происходили интриги чрез боярина Ивана Милославскаго и двух его держальников, Ивана Цыклера и Петра Андреева сына Толстова, которые по приказам стрелецким скакали и к бунту склоняли.
Может показаться странным, что Толстые займут много страниц в истории Петра Великаго, как верные и знаменитые сподвижники, в особенности Пётр Андреевич, возведённый в 1724 году при коронации Екатерины I за особенные заслуги в графское достоинство. Но Пётр помнил всё. «Случалось, когда государь Пётр Великий в компании подвеселится, – пишет современник, – то, снявши с Толстаго парик и колотя его по плеши, говаривал: “Голова, голова, как бы не так умна ты была, давно б я отрубить тебя велел”».
Иногда оный Милославской повязывал себе голову платком по-женски и садился на крыльцах, будто он боярыня какая и будто от Нарышкиных бита, приводя стрельцов ко сожалению. Сказывал он иногда, что от скорой езды молодых господ Нарышкиных тот-то и тот-то раздавлен и что кровь на них вопиёт на небо и ко иконе Знамения Богоматери, от которыя Иконы поручал он всей черни знамения падению их, Нарышкиных, ибо де Богоматерь и Заступница рода православных христиан такового утеснения православным долго терпеть не может. Надобно при сём ведати, что сия икона Знамения в соборной церкви Знаменского Монастыря, где он, Милославской, вкладчик, и церковь сия прежде того им, Милославским, поновлена. И хотя в царствование царя Алексея Михайловича время было и благоденственно, но он, Милославской, всякия малости чинимого народу худа возлагал на Нарышкиных, превращая и малейшее худо в великое, ибо на признаваемом общем худе было основано его участное благо. Все то было им вымышляемо, что хитрости человеческой при подлой душе свойственно. А по тому, что он имел дело с чернью, так и политика, на самой простоте основанная, была употребляема. Иная проповедь людям просвещённым, иная черни.
Cиe описание мне кажется быть сумнительным, как потому, что Милославский по описанию Никона и прочих, в то время будучи царский сродственник – и хитрец, столько быль знатен, что все начальники стрелецкие знали его в лицо; так по причине той, что он тогда имел около 50 лет, как то современные его писатели свидетельствуют, имел усы и бороду, которые признаки, кажется, довольно мужчину от женщины отличить могут. Наши же тогдашния боярыни не крыли лица своего под покрывало так, как делают азиатские женщины. Почему такая Милославскаго хитрость была неразумна и безполезна.