…Кроме политических причин ея радости, существовала особая и главнейшая, сердечная, причина, которая должна была действовать ещё живее. Голицын был другом царевны и ея наперсником. Разлука с ним уже давно её томила. Она об этом не раз писала к нему в письмах, скрываемых от людей посредством потаённой цифирной азбуки. Два таких письма, сохранившиеся счастливым случаем, относятся именно к тому времени, о котором мы говорим. Царевна поздравляет в них своего друга с победою, которую, разумеется, приписывает милосердию Божию, и присовокупляет: «чево от века не слыхано, ни отцы наши поведаша нам такова милосердия Божия; не хуже Израильских людей, – продолжает она, – извёл вас Бог из земли Египетской, тогда чрез Моисея, ноне чрез тебя, душа моя… Свет мой, братец, Васенька, здравствуй, батюшка мой, намногия лета и паки здравствуй Божиею (милостию) и Пресвятая Богородицы и твоим разумом и счастьем, победив агаряны, подай тебе Господи и впредь враги побеждати. А мне, свет мой, веры не имеется, что ты к нам возвратишься; тогда веры поиму, как увижу во объятиях своих тебя, света моего…». «Свет мой, батюшка, надежда моя, здравствуй на многия лета!.. Батюшка мой, радость моя, свет очей моих, мне веры не имеетца, сердце моё, что тебя, свет мой, видеть. Велик бы мне день той был, когда ты, душа моя, ко мне будешь. Если бы мне возможно было, я бы единым днём тебя поставила пред собою». И сам Голицын видимо очень желал своего возвращенья в Москву и потому просил друга-царевну, чтоб она помолилась. На первый раз царевна, кажется, не совсем так поняла его просьбу. «А что, свет мой, пишешь, чтобы я помолилась», отвечает царевна и присовокупляет, в сомнении: «будто я, верно, грешная пред Богом и недостойна; однако же дерзаю, надеясь на его благоутробие, если и грешная. Ей! всегда того прошу чтобы света моего в радости видеть». В другой раз она писала: «что ты, батюшка мой, пишешь о посылке в монастыри, всё то исполнила, по всем монастырям бродила сама пеша… что пишешь, батюшка мой, чтоб я помолилася: Бог, свет мой, ведает, как желаю тебя, душа моя, видеть; и надеюся на милосердие Божие, велит мне тебя видеть, надежда моя… А я, батюшка мой, здорова, твоими молитвами, и все мы здоровы. Аще даст Бог увижу тебя, свет мой, о всём своём житье скажу; а вы, свет мой, не стойте, подите помалу, и так вы утрудилися. Чем вам платить за такую нужную службу, наипаче всех твои, света моего, труды. Еслиб ты так не трудился, никтоб так не сделал».
Замечательно, что князь Голицын, владея сердцем царевны, был уже не в первой поре молодости: в 1689 году ему было сорок восемь лет!
В ещё одном сохранившемся письме, писанном в Крым, Софья высказывает ту же горячую любовь к своему любимцу: «Письма твои, врученны Богу, к нам все дошли в целости из под Перекопу… Я брела пеша из Воздвиженскова, толко подхожу к монастырю Сергия Чудотворца, к самым святым воротам, а от вас отписки о боях: я не помню, как взошла, чла идучи, не ведаю, чем его света благодарить за такую милость его и матерь его, Пресвятую Богородицу, и преподобного Сергия, чудотворца милостиваго…».
К чести Софии должно сказать, что она, по крайней мере, почтила память, столь многих невинных жертв безрассудства любимца своего, повелев имена всех воинов, положивших живот на поле брани, за веру и отечество, внести в синодики, для поминовения в соборных церквах и монастырях.
Любовь Софьи не спасла Голицына, а его неудачный поход в Крым сделался ближайшим поводом к падению самой царевны.
Амуры думного дьяка Шакловитого
Надобно-ж и о том упомянуть, что в отбытие князя Василия Голицына с полками на Крым, Фёдор Щегловитой весьма в амуре при царевне Софии профитовал, и уже в тех плезирах ночных был в большей конфиденции при ней, нежели князь Голицын, хотя не так явно. И предусматривали все, что ежели бы правление царевны Софии ещё продолжалося, конечное бы князю Голицыну было от нея падение или б содержан был для фигуры за перваго правителя, но в самой силе и делех бы был помянутой Щегловитой.