Читаем Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Щедрость сердца. Том VII полностью

Столовая в доме баронессы Люции фон Голльбах-Остенфельзен. На одном конце в трауре сидит Люция, на другом — во фраке Сергей, посредине — штурмфюрер Кемпнер. Он чувствует себя неловко, путается в вилках и ножах, не знает, что делать с салфеткой и бокалом вина. Комната тонет в полумраке: позади Люции и Сергея изнутри освещены цветные витражи родовых гербов хозяина и хозяйки, на столе стоят высокие старинные подсвечники на три свечи. Ужинающих бесшумно и молча обслуживают молодой лакей во фраке с золотыми витыми погонами и миловидная девушка в черном платье с белой заколкой в волосах и в белом переднике.

Люции очень идет траур, и она понимает это. Говорит жеманно, опуская глаза с притворной скорбью:

— Герр Кемпнер, на ваш вопрос не так-то просто ответить. Полагаю, здесь скрывается тайна.

Лицо Сергея делается напряженным. Кемпнер вздрагивает и поворачивается к хозяйке, как ищейка, учуявшая добычу.

— Но почему же, баронесса, — спешит Сергей: тон у него мягкий и убедительный. — Господин барон происходит из древнего рода, последние представители которого, к сожалению, не отличались душевным здоровьем. Дед барона и его отец страдали той же болезнью, что и он сам, а дед окончил жизнь подобным же образом. Никакой тайны здесь нет!

Кемпнер вертит головой в обе стороны, старается не пропустить ни слова. После слов Сергея он разочарованно бормочет и успокаивается:

— Да, это вероятно…

Но баронесса вспыхивает:

— Ах, вы оба ничего не знаете! Граф, вы всегда были верным другом безвременно усопшего, но, простите меня, вы не замечали всего того, что замечала я.

Баронесса принимает внушительную позу. Кемпнер снова в положении легавой собаки, делающей стойку.

— В поведении барона было много странного, необъяснимого и подозрительного.

Люция красиво играет руками и поворотами головы. Сергей замирает, Кемпнер забыл все и лезет локтями в тарелку.

— Пристрастие к алкоголю возникло у моего супруга в связи с его секретными поездками за границу. Да, секретными, господа! Он пытался маскировать их разговорами об охоте, о выполнении особых заданий и прочей чепухой. Но тут-то я его и поймала на лжи. Он не заметил и продолжал лгать дальше, я уже не верила и по разным мелочам убеждалась, что барон ведет двойную жизнь.

— Не может быть, уважаемая дама! — Кемпнер от напряжения готов выпрыгнуть из собственной кожи.

— Не ошибаетесь ли вы, баронесса? — Сергей старается успокоить Люцию и увести опасный разговор на другой путь. — Быть может, тут просто-напросто замешана женщина — легкое увлечение простительно, с кем этого не бывает…

— Да, граф, женщина была, какая-то француженка.

— Француженка?! — Кемпнер раскрыл рот. — Ее фамилия?!

— Не знаю фамилии, но зовут ее Франсуаза. Ее имя я нашла в записке, забытой в жилетном кармане.

— Франсуаза?! Заметим! Так, так…

Люция поворачивается к Сергею:

— Вы ошибаетесь, граф, это не случайная мужская измена. Я установила, что, выезжая за границу, барон брал с собой служебный дипкурьерский портфель с особым замком и государственным гербом.

Сергей передергивается как от удара хлыстом. Кемпне-Ра перекосило направо к баронессе, он готов от усердия сесть ей на колени.

— Что было в этом портфеле, как по-вашему, граф?

— Не представляю себе, я никогда не встречал вашего супруга за границей.

— Да, верно, барон мне говорил об этом, тем не менее дело осложняется и выглядит еще ужаснее.

Кемпнер привстал на стуле.

— Барон использовал свою родственную связь с нашим министром и упросил его выдать паспорт на имя своего брата. Вы не прикасаетесь к еде, граф, что с вами? У вас всегда был завидный аппетит!

— Да… Вы заинтриговали нас, баронесса! Мы внимательно слушаем. Прошу вас, продолжайте!

— Господин барон имел право получить заграничный паспорт на имя брата! — неуверенно цедит Кемпнер.

— Герр Кемпнер! Брат моего супруга умер двадцать пять лет тому назад, еще ребенком!

— К-р-р, — штурмфюрер поперхнулся и уткнулся носом в тарелку.

— Больше того: я уверена, что этот негодяй здесь или был здесь, в Берлине.

— Что вы говорите, моя дама?! — Кемпнер хищно оскалил зубы.

— Я тоже так думаю! — вдруг вставил Сергей.

Оба собеседника повернулись к нему.

— Баронесса, вам не кажется странной настойчивость, с которой покойный вам рекомендовал уехать из Берлина к родственникам? В течение этих дней он осунулся и постарел. Вы не подумали, почему барон избрал кухню местом самоубийства?

— В другом месте дома нет газа, граф!

— Но входные двери дома были запертыми. Не проще ли было войти с улицы?

— Нет, — рычит Кемпнер, — дом с улицы был оцеплен. Господин барон знал об этом и пробрался на кухню через сад вашего соседа, доктора Аллена.

— Оцеплен? Почему? — Сергей удивленно поднимает брови.

— Пока я не могу объяснить вам этого, господин граф. Позднее вы все узнаете. Я прошу вас помочь мне установить некоторые несообразности в поведении господина барона.

— Они будут установлены баронессой, а я оставляю за собой приятную обязанность помочь вам, герр Кемпнер, познакомиться с человеком, скрывающимся за спиной барона, с тем самым, которому барон выдал паспорт на имя брата.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное