Пирамида

Несколько раз подходил к Ахатову, спрашивал, как дела. «А что, все в порядке, все ясно», – отвечал Ахмет Ахатов. «Ты собираешься брать пробы известки со стены, пробы земли с пола на месте происшествия, делать трассологическую экспертизу одежды пострадавшей? Ты записал номера машин на стоянке около станции?» – спросил Каспаров в первый же день дознания. «Послушай, не мешай! Я знаю, что делаю», – раздраженно ответил тогда Ахатов. Вместе составляли план места происшествия. Каспаров чертил, измерял. Но уже тогда отметил: нет и речи о хронометраже времени, не учитывается расстояние от места происшествия до места, где арестовали Клименкина. Ведь его арестовали в общежитии, в постели, спящего, а после нападения на старую женщину прошло очень немного времени. Мог ли преступник за это время дойти до дома и улечься спать как ни в чем не бывало? Не был ли Клименкин уже в общежитии или по дороге к нему, когда происходило нападение в туалете? Ведь это было бы алиби. Похоже, ни одной версии, кроме первоначальной, что напавший – Клименкин, так и не собирался исследовать Ахатов. А время шло.

30 апреля – через четыре дня после разбойного нападения – женщина умерла. Теперь Клименкина должны судить как убийцу.

Каспарову нужно было ехать на стажировку в Ашхабад. Но и там, в Ашхабаде, дело Клименкина не давало ему покоя. Он говорил с юристами, советовался. Перечитывал учебники криминалистики… Вернулся в Мары в июне. И вновь завел разговор с Ахатовым о деле Клименкина.

– Опять ты свое! – с искренним огорчением сказал Ахатов. – Я же тебе говорю: дело ясное! Зачем пустым заниматься? Что ты все мудришь? Зачем время терять? У меня других дел знаешь сколько! Ты слушай меня. Я сделаю из тебя хорошего следователя.

Каспаров молчал. Давно заметил он, что и в других делах Ахатов невнимателен, груб, слишком спешит. Не так представлял себе Каспаров работу следователя! Похоже, не истина интересовала Ахатова. Ему лишь бы поскорей отчитаться, скинуть дело с плеч. А ведь от этого зависели судьбы людей!

Нет, больше терпеть нельзя. Несколько дней сидел, составлял докладную записку о нарушениях законности в линейном отделении милиции станции Мары. И отвез ее в Ашхабад заместителю министра внутренних дел республики.

Процедура «показательного» процесса поразила Каспарова. Выступления нескольких свидетелей были совершенно неубедительны, их показания ничего не доказывали, суд не задавал им вопросов. Обвинительная речь прокурора носила общий характер. Он говорил о том, как должны вести себя люди в возрасте подсудимого, без конца напирал на его прошлое, приводил примеры, когда сверстники его погибали за Родину. И – ничего по существу дела. «Ты тюбик, начиненный чем-то порочным», – с пафосом обратился он к подсудимому. И – ни одного веского доказательства его преступления.

Зачитав приговор, судья, обращаясь к матери осужденного, заявил:

– Вы не беспокойтесь, вещи вашего сына – новая сорочка, коричневый костюм, ботинки – после исполнения приговора будут отправлены вам посылкой.

С матерью стало плохо.

Когда Клименкина выводили из здания клуба, где происходил суд, и вели к машине, мать подошла к нему и дотронулась до плеча, чтобы попрощаться. Начальник конвоя оттолкнул ее. Мать упала и ударилась головой о каменный борт арыка. Клименкина увезли. На другой машине – «Скорой помощи» – увезли мать.

Люди, бывшие на процессе, не скрывали своего возмущения. Тут же дали послали коллективную телеграмму в Президиум Верховного Совета СССР.

Защитник

Во все времена, при любых общественных системах всегда существует вероятность проявления человеческой недобросовестности, злой воли, жестокости. И все же настоящая трагедия происходит не тогда, когда действуют люди злые. Настоящая трагедия – когда бездействуют добрые.

Каспаров не мог спать. Больше всего его мучила мысль о том, что он был прав, что с самого начала он видел: творится беззаконие. Да, он говорил с Ахатовым, он даже составил докладную записку и отвез ее в Ашхабад, он боролся. Но – недостаточно. Невинному грозит смертная казнь.

И он, Каспаров, косвенный виновник этого. Свидетель.

Он представлял себя на месте Клименкина. Вот он, двадцатилетний парень, сидит в камере смертников и ждет: когда? …Вот, кажется, идут за ним. Да, это за ним. И – все. Все. И ничего уже не поправишь, не изменишь. Бесполезны крики, мольбы. Умереть за идею, умереть за правду – почетно. Но тут… И люди никогда не узнают, что он невиновен, он останется в их памяти как убийца. Для настоящего преступника, ожидающего смертной казни за свои преступления перед людьми, эти часы тоже ужасны, но они все же заслуженны, и осужденный может хотя бы облегчить свою душу раскаянием. Но если ты невиновен – и все-таки погибнешь от руки правосудия, а истинные преступники будут гулять на свободе и натворят еще всякого, ты же в глазах твоих близких так и останешься преступником навечно, и никто не сможет уже…