Пирамида не-творчества. Вневременн'aя родословная таланта. Том 2

• «В самом конце марта 1942 года стало известно, что пьеса Алексея Толстого (1882/83-1945) об Иване Грозном где-то наверху потерпела провал и Сталинской премии не получила. Новость взбудоражила здешнюю литературную колонию (в годы военной эвакуации, 1941–1943 гг., Ташкент стал «культурной столицей» СССР – Е.М.). Обсуждалась вкривь и вкось. Весь этот «Стамбул для бедных» – так с ходу прозвал литературный Ташкент Алексей Толстой. Реакция заповедника эвакуированных была разноречивой. Одни огорчались и недоумевали, другие скрытно ликовали. Среди последних было немало давних недругов «красного графа» (вроде Е.С.Булгаковой, а с нею нынешнего ее возлюбленного – поэта Вл. Луговского, других ближайших друзей и знакомых), соперников и даже тайных завистников. «Интрига состояла еще в том, – отмечает Н.Громова в свой книге о ташкентской литературной эвакуации, – что вполне успешно продвигалась работа у Сергея Эйзенштейна (1898–1943) в Алма-Ате с фильмом «Иван Грозный». Луговской приезжал оттуда со сценарием (он работал с Эйзенштейном над песнями к фильму) и читал выдержки из них многочисленным слушателям, в том числе и Толстому. На постановку фильма Эйзенштейна в тогдашних суровых военных условиях были брошены большие деньги. Фильм выдающегося режиссера поставлен без всякой оглядки на материальные затраты, с царственной роскошью и необычайной помпезностью массовых сцен, как будто съемки производились в Голливуде, а не затевались в тыловом городе истекающей кровью полуголодной страны. Волей-неволей алма-атинский Эйзенштейн, с сонмом почитателей и сторонников, превращался в конкурента ташкентского Толстого, с собственными приверженцами и хвалителями. При этом схлестывались, естественно, чувства ревности и соперничества «двух отрядов искусств». Да и вообще кипели скрытые страсти и происходил раскол в художественных станах эвакуированных» (из книги Ю.Оклянского «Беспутный классик и Кентавр. (А.Н.Толстой и П.Л.Капица). Английский след», Россия, 2009 г.);

• «А суетна Анна Ахматова (1889–1966) по-прежнему. Больше всего ее занимает судьба ее стихов, завоевывающих мир медленнее, чем ей хотелось бы. Она считает себя более значительным поэтом, чем Борис Пастернак (1890–1960) и Марина Цветаева (1892–1941). Ревнует их к славе и за гробом…» (из воспоминаний Ю.Оксмана «Из дневника, которого я не веду», запись от 29 октября 1963 г.);

• «Бизнесом Анны Ахматовой (1889–1966) были страдания – какую биографию делают и пр. Поэтому она могла перенести безмятежную славу Бориса Пастернака (1890–1960), но славу страдальца – нет. Гонения – когда тут тебе и мировая шумиха, и шведский король, и бельгийская королева, и исключения, и Нобелевская премия – это уж слишком. Поэтому она и рассорилась с ним под конец жизни» (из книги Т.Катаевой «Анти-Ахматова», Россия, 2007 г.). «Ахматовой представлялось, что в жизни Пастернак был заворожен своим Я и его сферой. Она считала, что Пастернак мало интересуется «чужим», в частности ее поздней поэзией. Она говорила об этом с некоторым раздражением. Как-то, вернувшись из Москвы вскоре после присуждения Пастернаку Нобелевской премии (1958 г.), Ахматова резюмировала в разговоре со мной свои впечатления от встречи с поэтом: «Знаменит, богат, красив». Все это соответствовало истине. Но истина в таком определении выглядела неполной, какой-то недобро сдвинутой. Чего-то важного для определения жизни Пастернака тех лет в этой формуле и интонации, с которой она была произнесена, не хватало. Анна Андреевна могла бы найти и другие слова о Пастернаке – она знала о нем все, что для этого требовалось. Но эти слова не прозвучали – их заслонила какая-то тень» (из очерка Д.Максимова «Об Анне Ахматовой, какой помню», сов. публ. 1991 г.). «…Она обедала в Переделкино у Бориса Леонидовича. И опять между ними черная кошка: Анна Андреевна обиделась на Бориса Леонидовича. Мельком, в придаточном предложении, он у нее осведомился: «У вас ведь есть, кажется, такая книга – «Вечер»? – «А если бы я у него спросила: у вас ведь есть, кажется, такая книга – «Поверх барьеров»? Он раззнакомился бы со мной, перестал кланяться на улице, уверяю вас…»…» (из воспоминаний Л.Чуковской «Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962», российск. изд., 1997 г.);