Пирамида. Т.1

— Трудно подобрать сравненье... — сказал Сорокин, вдохновляемый молчанием Юлии, участливо коснувшейся его рукава, — но в целом это слагается в своеобразную фугу, требующую... ну, я бы сказал, даже стихотворного пересказа, пожалуй. Представьте, цельного литья маховик внутри вас срывается с оси и, подскакивая в силу получившейся децентрации, убегает... и вы с ним куда-то. Но скачки переходят в ритмичные пространственные петли, всякий раз просекающие плоскость сознанья с одновременным сокращением диаметра и убыстрением цикла... причем сложность заключается в том, что уже иссякает надежда выбрать момент, чтобы хоть на предпоследнем витке, прежде чем уйти в смертельную точку, выскочить во тьму и по траве уползти все равно куда — в сон, в детство, к серому волку в сказку...

Похоже, поэтический отчет так понравился ему самому, что по привычке уже ждал заслуженной похвалы.

— Очень интересно... посылает же иным Господь! — почтительно сказала Юлия. — А скажите, Женя, попутно не замечалось каких-нибудь спазматических явлений... ну, чисто желудочного типа?

Его уши зарделись, и заныли намертво стиснутые зубы. Конечно, все было возможно в ту фантастическую ночь да еще в полете на автомобильной метле в сотне метров над необозримой луговой поверхностью, — любые срывы в том числе. Но оскорбительное предположенье опровергалось самой необходимостью поставленного вопроса, так что беспричинную дерзость его нечем было истолковать иначе, как заблаговременным сопротивленьем щекотливой царственной недотроги уже тогда намечавшемуся жребию. Словно приглашая к мужеству, Сорокин погладил ее пальцы в перчатке все еще у себя на рукаве и с близкого расстоянья так легко читалось в его лице — «ага, кусаешься, не хочешь, голубка... ничего, скоро, теперь марш в кроватку!», что у Юлии создалось впечатленье, словно по холке потрепали перед седловкой.

Вместо ответа только и спросил сквозь безупречную улыбку, не опасается ли пани Юлия, легкомысленно оставившая руль без надзора, стукнуться о водонапорную башню с наезда, но тут оказалось, что летучий вездеход Юлии снабжен всякими новинками, о каких лишь мечтают военные ведомства и каким-то чуть ли не радарным автопилотом.

Доставленный к дому, Сорокин долго корил себя в тот вечер за плебейскую несдержанность: выместил на прощанье накипевшую обиду.

— Давно собирался спросить... если не семейная тайна, разумеется. Кажется, сестренка покойного Джузеппе Паскуальевича тоже была циркачкой, но почему-то ни одна цирковая энциклопедия даже мимоходом не упоминает о ней в разделе о вашей династии. Она, что, в ссоре с братом, бросила арену, осела где-то за границей... просто не существовала, наконец?

К сожалению, пущенная неточной, дрожащей рукой стрела не достигла цели:

— Ничего о ней не знаю. Во всяком случае, за столом у деда не принято было говорить о ней. Она умерла еще до моего рожденья. Кажется, от туберкулеза.

К стыду своему, с поцелуем склонясь к ее руке над приспущенным стеклом, не удержался от совсем уж лишнего вопроса.

— Наверное, это было очень смешное зрелище, правда?

— О, мне приходилось видеть и смешнее, но... поправляйтесь! Возможно, вы мне еще понадобитесь на днях...

Выйдя из машины, режиссер не торопился захлопнуть дверцу, злился и не мог. Сама по себе ссадина на ушибленном месте почти не ощущалась, болел скорее оторванный лоскут. Все не приходило на ум что-нибудь путное, чтобы вычеркнуть из памяти досадное происшествие и как-то оправдаться в своих неудачах перед пани.

— Не горюйте, бедный Сорокин, ступайте, все наладится впереди. Я позвоню вам завтра... — посмеялась она на прощанье, зная наперед, что в наказанье за случившееся сама не позвонит ему ни завтра и, возможно, никогда потом.

Некоторое время режиссер задумчиво глядел вослед удалявшейся машине, пока скорбная, в сопровождении икоты, и куда-то вверх по пищеводу струившаяся желудочная пустота не напомнила ему тот внимательный испытующий взор Юлии, когда он усердно на ее глазах утолял свое природное пристрастие к мучным сладостям, причем не исключалась и версия заранее подстроенного спектакля, и вдруг в лице и сжатых кулаках отразилась решимость при случае расплатиться с пани за ее волшебное угощенье, которое и позволило ему разоблачить чудо.