Пирамиды Наполеона

— Особенно для человека, который полностью уверен в пользе религии и сильно сомневается в существовании Всевышнего, — подхватил геолог. — И если египтяне с удовольствием проглотят эту кучу дерьма, то они заслуживают того, чтобы их завоевали.

Один из дальнейших пунктов воззвания только подтверждал данную точку зрения: «Все деревни, жители которых выступят с оружием против армии освободителей, будут сожжены дотла».

Религиозные призывы Наполеона вскоре сошли на нет. В Александрии стало известно, что каирские муллы объявили всех нас неверными. Вот так покончили с революционным либерализмом и единством религий. Сразу же испарился и договор на три сотни лошадей и пятьсот верблюдов, заключенный с местными шейхами, зато участились случаи партизанских нападений. Обольщение Египта оказалось более сложным делом, чем рассчитывал Бонапарт. Большей части его кавалеристов на первой стадии пути к Каиру придется самим тащить свои седла, а самому ему еще предстоит узнать, как много в этой кампании будет зависеть от материально-технического обеспечения и снабжения.

Между тем сдавшимся на милость победителя александрийцам приказали носить кокарды с триколором. Редкие горожане, выполнившие этот приказ, выглядели смехотворно. Тальма, однако, живописал, как восторженно восприняло население освобождение от господства мамелюков.

— Как ты можешь отправлять во Францию всю эту чушь? — с удивлением спросил я. — Половина населения просто сбежала, сам город обезображен пушечными залпами, а его хозяйство пришло в полный упадок.

— Я говорю о духовном, а не о материальном аспекте. Египтяне сейчас переживают большой духовный подъем.

— Кто это тебе сказал?

— Бонапарт. Наш благодетель и наш единственный вседержитель, приказы которого помогут нам вернуться домой.

* * *

На третью ночь в Александрии я осознал, что преследователи тулонской почтовой кареты не оставили меня в покое.

Обстановка в Александрии отнюдь не способствовала здоровому и спокойному сну. Начали просачиваться новости о зверствах бедуинов по отношению к солдатам, захваченным в плен поодиночке. Эти пустынные племена прочесывали Аравийскую и Ливийскую пустыни, как пираты прочесывают моря, охотясь на торговые или колониальные корабли и на одиночные военные суда. Восседая на своих верблюдах, они ловко скрывались в песках, легко уклоняясь от столкновений с нашей армией. Они убивали или брали в плен всех, кто пренебрегал осторожностью. Мужчин насиловали, сжигали, кастрировали либо привязывали к столбам и оставляли умирать в пустыне. У меня всегда было чертовски богатое воображение, и я почти зримо представлял себе, как легко перерезать глотки мирно спящим солдатам. Кроме того, скорпионы незаметно заползали в ранцы и башмаки. Змеи прятались за кувшинами с пищей. А в вожделенных колодцах разлагались гниющие трупы. Снабжение поступало с перебоями, ученые сильно нервничали, а Астиза оставалась такой же монашески сдержанной. Любое движение в этом пекле казалось почти непосильной задачей. Каким безумием было завербоваться в эту экспедицию! Я ни на йоту не продвинулся по пути разгадки тайны моего медальона, так и не найдя ничего подобного в Александрии. Поэтому я долго терзался, предаваясь скорбным и тревожным мыслям, и, лишь истощив все запасы сил, наконец задремал.

Проснулся я от странной тяжести. Кто-то или что-то опустилось мне на грудь. Нащупывая оружие, я узнал запах гвоздики и жасмина. Астиза?! Неужели она сменила гнев на милость? Девушка практически оседлала меня, ее соблазнительные упругие бедра сжимали мою грудь, и даже в сонном оцепенении я сразу мысленно воскликнул: «Ага, вот так-то лучше!» Теплое давление ее ног оказало живительное воздействие на все мое тело, и я уже видел, как очаровательно вырисовываются в темноте очертания ее растрепанных волос и изящных изгибов талии. Но тут луна вышла из-за облака, пролив свой серебряный свет в наше зарешеченное окно, и я увидел, что в поднятых руках Астизы сверкает что-то блестящее и острое.

Это был мой томагавк.

Она замахнулась.

Я сжался от ужаса, но уклониться было некуда. Сталь просвистела мимо моего уха, и глухой удар по дереву сменился резким шипением и шуршанием. Нечто живое и теплое шлепнулось мне на голову. Сталь томагавка еще несколько раз просвистела мимо моего уха. Я оставался недвижимым, а что-то шершавое продолжало ползать по моей макушке. Наконец все успокоилось.

— Змея, — прошептала она и, глянув на окно, добавила: — Бедуин.

Она слезла с меня, и я неуверенно встал на ноги. Гадюка была разрублена на части, я заметил, что капли ее крови забрызгали мою подушку.

— Кто-то принес ее сюда?

— Бросил в окно. Я слышала, что он улепетывал, как трусливый заяц, побоявшись встретиться с нами лицом к лицу. Вы бы лучше дали ружье, чтобы я могла защитить вас.

— Защитить? От чего?

— Вы ничего не понимаете, американец. Почему вами заинтересовался Ахмед бин Садр?

— Бин Садр?! — Тот самый араб с мешком отрезанных ушей и рук, чей голос, каким бы абсурдным это ни казалось, напомнил мне парижского фонарщика. — С чего бы вдруг ему мной интересоваться?