Пирамиды роста

– Внутрь дома никак? – спросила Вика.

Они с Семёном деликатно остались за оградой.

– Пусто внутри. Эти приезжали, что старое скупают: прялки, чесалки, сундуки, ручные полотенца… В дома лазили, вон сбоку ставень взломан, – пояснил Семён.

– Капканы на них ставить, – предложила Вика.

– Года четыре на том конце две бабки доживали. Зимой в одну избу сходились, дрова экономили. Иногда кто заедет, магазинного пожрать завезёт. Одна померла, вторая до соседней деревни дошла, сказала, люди похоронили. Говорят, иди к нам жить. Она ни в какую! Потом и сама померла, – как-то слишком спокойно рассказал Семён.

Валя подошла к дому, постояла рядышком. Начала машинально собирать ранние цветы возле крыльца. Всё время чудился бабушкин голос: «Берёзовая роща, Валюшка, лечит. С берёзовой-то рощей можно разговаривать, тайны поверять…»

От ветерка невыносимо скрипела взломанная ставня, казалось, бабушка открывает и закрывает её, и этот звук резал сердце на куски. Орали птицы, шелестели листья, шепталась молодая трава. Щёлкал затвор Викиного фотоаппарата.

И весь этот хор оплакивал полное разрушение Валиного тыла, ведь с родителями она жила на войне, прячась в тылу Берёзовой Рощи. Сказки, рассказанные маленькой Вале бабушкой Полей, начинались с «жили-были», и получалось, что жители Берёзовой Рощи не жили и не были. Деревня стала призраком, а от них не осталось даже могил.

Только дома, строя которые, под угол клали деньги для богатства, шерсть – для тепла, ладан – для святости. Заискивали перед плотниками, которые рубили избу, чтоб не заговорили брёвна, пока строят. Клали печь только на новолуние, чтоб хорошо грела.

Пускали в дом перво-наперво переночевать кошку или петуха. А утром, если кошку или петуха не задрала нежить, входил хозяин, держа в одной руке икону, в другой ломоть хлеба с солью, и говорил:

– Дедушка домовой! Прошу твою милость с нами на новожитьё, прими нашу хлеб-соль, мы тебе рады!

Набрав охапку цветов, Валя поняла, что собрала их отцу на могилу. Цветы из дома, где он родился и вырос. Тихо, на пальцах, словно боясь кого-то разбудить, поднялась по ступенькам, по которым не поднималась почти четверть века, и словно попала в поток воздуха, шепчущего что-то нежное и утешительное.

Прижалась щекой к шершавому телу забитой досками двери и вспомнила бабушкины руки, казавшиеся от работы такими же грубыми, как поверхность этой двери, но умудрившиеся быть самыми ласковыми в мире, перебирая прядки Валиных волос.

Мать, заплетая маленькой Вале косы, делала это технично и торопливо, словно управляла ткацким станком, и от тугого плетения болела кожа у корней волос. А бабушка подбирала и нежила каждый волосок, голова после её рук была лёгкой, а косы казались взбитыми в пену. Бабушка не умела читать, а когда Валя предлагала научить, приговаривала: «Не будь грамотен, будь памятен».

– Смотри, где солнце стоит, а ещё ж на кладбище! – окликнул Семён, словно вырвав её из сна.

Валя побито вышла за калитку. Молчали. Говорить не было сил. Машина завелась с четвёртого захода и загремела по кочкам. Дорога снова огибала поля, пруд, и потом поднималась из низины. Новое кладбище, где лежал отец, размещалось на огромной поляне, обрамлённой лесом.

Вика и Семён остались у машины, а Валя пошла по засыпанной щебнем центральной тропинке. Сердце заколотилось, попыталось вырваться наружу. Она часто видела отца во сне. Обычно он был агрессивен, и Валя убегала и пряталась от него. Реже появлялся мирно, виновато смотрел ей в глаза и молча уходил по длинному коридору барака на Камено-ломке.

Сбежав из дому после школы, ни разу не ощутила потребности увидеться и, пожалуй, только сейчас поверила, что он действительно умер. Брела по кладбищу, смотрела в глаза фотографиям на могилах и не могла найти отца. Кого-то с этих фотографий знала хорошо, кого-то плохо, некоторых только в лицо. Отца не было.

Валя подумала, что он подаст какой-то сигнал, и шепотом спросила: «Ты где?» Почувствовала, что надо идти прямо, а потом сворачивать в самую глубокую грязь, двинулась вперёд, перебираясь по прутьям оградок, выбралась к финалу кладбища, но так и не нашла. Диалога с отцом не было, как и при жизни. Смеркалось, надписи было видно всё хуже и хуже.

По сотовому можно было позвонить Горяеву на заседание Госдумы, приятельницам в прямой эфир, Свену в любую точку планеты. Но вся эта прозрачность и доступность планеты оказывалась бессильна в поиске могилы отца на деревенском кладбище. Ведь могилы «помнят ногами».

Подумала, что после смерти хочет лежать именно на этой поляне, рядом с нереализовавшейся матерью и непутёвым отцом. Тогда начальство сделает сюда нормальную дорогу, и родному городу будет от Вали хоть какая-то польза.

Почувствовала, что именно сейчас на кладбище перестала стесняться и отца, и своего страшного детства. Ведь даже живя в Москве, при виде любого пьяного ханурика пыталась побыстрей исчезнуть, спрятаться, словно была связана с ним какими-то постыдными узами.

Зазвонил сотовый. Это было невероятно, потому что он давно находился вне зоны действия сети.