Пират

— Да, ждут меня или нет, а я там буду, — сказал Мордонт, резко остановился и выхватил из рук коробейника камзол, — и, как вы верно сказали, стыдиться меня им не придется.

— Полегче, полегче, мейстер Мордонт! — закричал коробейник. — Вы хватаете камзол, словно это тюк грубого уодмэла, да вы разорвете его на клочки — ведь мой товар нежный! А цена ему, значит, четыре доллара. Прикажете записать их за вами?

— Нет, — быстро ответил Мордонт и, вынув кошелек, бросил деньги коробейнику.

— Ну, теперь носить вам этот камзол да радоваться, — произнес довольный Брайс, — а мне расторговаться на ваши денежки, и спаси нас небо от земной суеты и земного стяжательства и пошли вам светлые льняные ризы праведников — о них же подобает заботиться более, нежели о всяких мирских кисеях, батистах, шелках и бархатах; а мне пошли, Господи, таланты, что дороже испанских золотых и голландских долларов, и… Но что это стряслось с пареньком, с чего он комкает драгоценный атлас, словно клок сена?

В эту минуту вошла старая домоправительница Суерта, и Мордонт с беззаботной небрежностью бросил ей свою покупку, словно желая поскорее избавиться от нее, и велел спрятать. Затем он схватил ружье, стоявшее в углу, забрал свои охотничьи принадлежности и, не замечая попытки Брайса завести с ним разговор о «чудесной тюленьей шкурке, мягкой, прямо как замша», из которой были сделаны ремень и чехол его ружья, поспешно выбежал вон.

Некоторое время коробейник своими зелеными, хитрыми, всюду ищущими, где бы поживиться, гляделками, о которых нам уже приходилось упоминать выше, смотрел вслед покупателю, столь непочтительно обошедшемуся с его товаром.

Суерта тоже посмотрела вслед Мордонту с некоторым изумлением.

— Паренек-то, пожалуй, немного не в себе, — заявила она.

— Какое там не в себе! — повторил коробейник. — Он скоро свихнется еще почище, чем его отец. Обращаться этак с вещью, что стоила ему целых четыре доллара! Вот уж точно, дурит словно файфец, как говорят рыбаки с восточных островов.

— Четыре доллара за эту зеленую тряпку! — воскликнула Суерта, услышав цифру, неосторожно слетевшую с губ Брайса. — Вот это сделка так сделка! И не знаю, право, он ли такой дурак или ты уж больно ловкий пройдоха, Брайс Снейлсфут!

— Да я ведь не говорил, что камзол стоил ему точно четыре доллара, — заявил коробейник, — а когда бы даже и стоил, так что же, разве деньги у парня не его собственные и не волен он ими распоряжаться, как вздумает? Он ведь уже не маленький! А между прочим, камзол и вправду стоит этих денег, и даже еще больше.

— Между прочим, — холодно повторила Суерта, — посмотрим, что скажет на это его отец.

— Ну, неужто ты будешь такой вредной, миссис Суерта? — сказал разносчик. — Плохо ты, видно, хочешь отблагодарить меня за чудесный платок, что я привез тебе из самого Леруика.

— Да и цену ты тоже заломишь за него чудесную, — ответила Суерта, — будто я не знаю, чем кончаются все твои добрые дела.

— Ну, хочешь, сама назови свою цену. А то пусть лежит, пока тебе не придет нужда покупать что для хозяйства или для хозяина, а тогда мы все в один счет и запишем.

— А ведь и верно, твоя правда, Брайс Снейлсфут. Как подумаю, так скоро нам как раз понадобится столовое белье — где уж нам самим прясть-то и все такое прочее; иное дело, будь у нас хозяйка, а то мы ведь ничего не делаем дома.

— Вот это я называю жить по Писанию, — сказал разносчик. — «Ступайте на торжище к продающим и покупающим». Ох, и полезное же это изречение!

— Прямо одно удовольствие иметь дело с таким разумником: из всего-то он состряпает выгодное дельце, — сказала Суерта. — Да, теперь, когда я получше рассмотрела покупку нашего дурачка, так и впрямь вижу, что цена этому камзолу четыре доллара.

ГЛАВА X

По воле своей управлял я погодой и временами года. Солнце подчинялось мне и переходило от тропика к тропику, послушное моим велениям, и тучи по моему приказанию проливались дождем.

«Расселас»

Всякая внезапная неприятность, вселяющая в нас ощущения тревоги или обиды, приводит людей преклонного возраста к мрачному и унылому бездействию, юношей же, наоборот, побуждает к страстным и энергичным поступкам; так настигнутый стрелою олень стремится заглушить боль от раны быстротой своего бега. Когда Мордонт схватил ружье и бросился вон из дома, он неудержимо понесся вперед через пустоши и болота, с единственной целью спастись, если возможно, от жгучего чувства обиды. Гордость его была глубоко уязвлена словами коробейника, которые в точности подтверждали сомнения, возникшие у него в связи с долгим и совершенно непривычным молчанием его друзей из Боро-Уестры.

Если бы судьба обрекла великого Цезаря, как говорит поэт: