Пирог с крапивой и золой. Настой из памяти и веры

Через некоторое время – я уже потеряла ему счет – меня находят. Несколько рук тормошат меня за плечи, слепо хватают за место перелома, отчего я надрывно кричу. Меня ненадолго оставляют в покое, но вскоре приходит новый голос. Он спрашивает меня, где доктор. И я отвечаю. Мне нечего скрывать.

Рук и голосов становится то меньше, то больше, вокруг вертится безумный калейдоскоп: потолок, дубовые стены, фотографии выпускниц, хрипящие полночь старые часы и снова потолок.

Руки повсюду, голоса выкрикивают имена. Мое. Девочек. Нашего губителя. Повторяя их, как молитву, я погружаюсь в ничто.

2 ноября 1925 г.

Рассвет целует меня в пересохшие губы, проводит пером по ресницам, отводит волосы с лица. Открываю глаза с предчувствием чего‑то удивительного, и мне требуется целая минута, чтобы осознать реальное положение дел.

Я в лазарете. Привязана к кровати жгутами из тряпья: руки, в том числе и сломанная, примотаны за запястья к изголовью, а ноги за щиколотки – к металлическому изножью. Я пробую пошевелиться – не выходит. Подняв глаза, я вижу, что моя несчастная левая рука уже густо-фиолетового оттенка и похожа на раздутый баклажан. От этого зрелища мне становится совсем дурно, так что я заставляю себя отвести взгляд.

Итак, я убила человека. Но я сделала это защищаясь! Он душил меня, он был сильнее меня. На шее должны были остаться следы его пальцев, а в кабинете – груды бумаг, говорящие о его изощренных издевательствах. И, самое ужасное, он довел моих одноклассниц до самоубийства, а меня – до нервного расстройства. У меня есть доказательства. Пусть только приедет следователь, и все встанет на свои места. Я выйду из этой войны победительницей. Закон на моей стороне.

Стоило мне положить затылок обратно на подушку, как до ушей донеслись скрип входной двери и лязгающие шаги. Так металлические набойки стучат по керамической плитке. Скашиваю глаза и вижу человека, которому действительно рада. Она выслушает, она поймет! Она позволит мне выплакать все беды и защитит.

Она стремительно приближается, и я спешу поприветствовать любимую наставницу:

– Я так счастлива, пани…

Но Душечка не смотрит мне в глаза, она резко склоняется над моей койкой, и ее мягкая теплая ладонь вдруг стискивает мою руку прямо там, где кривится сломанная кость.

Я слепну. Мои глаза широко открыты, но я не вижу ничего вокруг.

Я глохну. Я бы не услышала, даже если бы рядом заиграл оркестр.

Мой мир разбивается на тысячи острых осколков, и каждый впивается в меня, проникает до самого ядра и остается со мной навсегда.

И только бьется в мозгу отчаянная одинокая мысль: за что?

– Тише, тшш, тише. Покричала – и хватит. Ну?

– Рука, моя рука!.. За что?

– Зато теперь никто не подумает сунуться сюда, даже если ты будешь орать во всю глотку.

– За что? – шепчу я.

Пани Новак сверлит меня взглядом зеленых кошачьих глаз. Все ее украшения – цепочки, кулоны, нитки мелких бус – мельтешат у меня перед лицом, вызывая головную боль и тошноту.

– Именно, именно, Магда! За что? Почему кто‑то становится жертвой? И ради чего? И если у кого‑то и есть достойная цель, то… К примеру, ты. Ты решила убить невинного человека – и сделала это ради своих целей. И чем ты теперь лучше меня?

Пани Новак поднимается с моей постели, и лязг ее каблучков удаляется. Ничего не понимаю. Я выворачиваю голову, чтобы проследить за ее движениями.

Она подходит к перегородке и отдергивает белую занавесь. Я вижу лежащего на соседней койке доктора. Его кожа кажется серой, лоб блестит. Руки вдоль тела, как укладывала нас сестра Беата.

– Виктор… Он был одаренным, с самого детства, – сдавленным голосом произносит пани Новак. – Он учился у великих людей, получил блестящее образование, у него было будущее в науке… А я шла за ним по пятам. Читала те же книги, училась. Когда наши родители потеряли особняк, именно я придумала, как нам вернуться в него. Но теперь… Не все ли равно? Эксперимент разрушил мое будущее…

– Пани Новак… я не… понимаю… ваш брат? Вы не похожи.

– Будто внешнее сходство – это главное, – цедит пани Новак и с отчаянием задергивает занавеску. Теперь я могу видеть только остроносые туфли доктора. – Мы одной крови, мы выросли здесь, в этом доме. Виктор уехал в Варшаву, и я последовала за ним, ведь только так могла продолжить учебу. Ох, Вик! – Пани Новак вцепляется ногтями себе в щеки. – Он даже не подозревал! Что же теперь будет!

Она снова повернулась ко мне и пронзила взглядом, в котором не было ничего от прежней Душечки.

– Ты сама не понимаешь, что натворила, дрянь… Ты не просто убила невиновного, ты погубила Эксперимент! А ведь мой метод мог совершить переворот в лечении навязчивых состояний…

Теперь все складывается в единую картину: пристальное внимание наставницы, мои кошмары и приступы – все нити тянулись к ней, но я была слепа все это время! А она купила мое доверие лживыми словами и фальшивым сочувствием. К ней же чуть что бегала плакаться Кася. Разочарование обрушивается на меня могильной плитой.

– Вы меня гипнотизировали, – только это мне удается выдавить. Слез нет, все будто омертвело. – И девочек… И Касю…