Писемский

30 сентября Правление Московского университета постановило принять Алексея Писемского в число студентов на собственном содержании. И когда вскорости были отпечатаны учебные списки по всем четырем факультетам, он нашел свою фамилию во второй рубрике – своекоштных. Облик толпы, заполнявшей аудиторию, быстро изменился – вместо разномастных сюртуков всех цветов, вместо модных черных курток и широких белых воротников голландских сорочек явились одинаковые облегающие зеленые сюртуки с синим стоячим воротом и фуражки. Получили и праздничные мундиры – фрак с галунами на воротнике, треугольная шляпа с голубым околышем, для торжественных случаев полагалась и шпага.

Но прежде всего надобно было о жилье, о столе позаботиться. Это казеннокоштным ни о чем не приходилось думать – и форму, и питание, и постель, все-все вплоть до мыла и мочалки предоставлял университет. Только требовал за это уступить одно – свободу жить по своему произволению, стать под ежечасный контроль субинспекторов, которые шныряли и по дортуарам, и по учебным аудиториям, даже в соседний трактир наведывались.

Писемский же волен был и у отцовского оброчного мужика пожить, как сделал он сразу по приезде в Москву, а мог и поизряднее что приискать. Алексей не замедлил с этим – уже вскоре после зачисления в университет он обосновался неподалеку, в меблированных номерах в Долгоруковском переулке. За умеренную плату постоялец получал здесь комнату, стол, самовар, свечи и воду. В новом своем гнезде Писемский поначалу с завидным усердием предался изучению наук – оно, правда, состояло большей частью в переписывании набело записанных в аудиториях лекций...

Первые впечатления от университета были ошеломляющими. Ничего общего с гимназией, с ее зубрежкой и постоянной опекой надзирателей. Огромные гулкие залы с высокими сводами, блестящий паркет, светлые ясеневые парты, студенческая толпа – и все какие-то красавцы, все подтянуты, изящны в своих только что сшитых вицмундирах. Эта великолепная новая жизнь, наверное, казалась ему иной раз сказочной, могущей вот-вот исчезнуть – настолько полно воплотились в ней представления провинциального юноши об идеальном бытии. А профессора! Да разве можно было сравнивать их самих и то, что они говорили, с гимназическими учителями и их затверженными речами!

А само содержание лекций! Взять Степана Петровича Шевырева – при первом же своем появлении на профессорской кафедре он так разделался со всеми риториками, которые проходили в гимназии, что у Алексея дух захватило. Лекции по словесности быстро стали любимыми, а математика оказалась в забвении, не говоря уже о технологии, сельском хозяйстве, лесоводстве и прочих факультетских предметах. В результате увлечения шевыревскими чтениями поугасшая несколько страсть к сочинительству вспыхнула с новой силой, и Писемский вновь решает, что его призвание – литература.

Когда Шевырев задал студентам темы для сочинений, Алексей выбрал «Смерть Ольги». Студент-математик, уже искусившийся в писании повестей, прочитавший бездну исторических романов, изобразил кончину славянской княгини в беллетристической форме; описал нравы древлян, одежды и оружие дружинников, выдумал даже несколько неизвестных летописцам персонажей. Две недели корпел Писемский над своим сочинением и наконец подал его Шевыреву. Алексей вовсе не ожидал никаких особых последствий, просто отвел душу в сочинительстве.

Писемский видел, как, по своему обыкновению, профессор погрузил перевязанные бечевками рукописи на ломового извозчика и увез к себе на квартиру. А через несколько дней Степан Петрович опять подъехал к университету и, расплатившись с «ванькой», попросил подвернувшихся студентов помочь отнести на кафедру проверенные сочинения.

То, что он сказал, появившись перед аудиторией, повергло Писемского в дрожь.

– Милостивые государи, – начал Шевырев своим звучным голосом, – я, к удивлению своему, должен отдать на нынешний раз предпочтение сочинению не студента словесного факультета, а математика... Я говорю про сочинение господина Писемского «Смерть Ольги»... Господин Писемский!..

Алексей встал.

Профессор некоторое время изучающе смотрел на него.

– В вашем сочинении, не говоря уже о знании факта, видна необыкновенная ловкость в приемах рассказа; вы как будто бы очень опытны и давно упражнялись в этом.

– Я давно уж пишу... – едва слышно ответил Писемский.

– Прекрасно, прекрасно!.. У вас положительное дарование! – И Степан Петрович милостиво кивнул Алексею: садитесь.

Когда лекция кончилась, Писемский нагнал профессора на лестнице.

– У меня целая повесть написана, – сказал он, – позвольте вам представить ее!

– Представьте, – сказал Шевырев, с удивлением взглянув на студента.

После следующей же лекции Алексей вручил профессору свою повесть «Чугунное кольцо». А потом целую неделю чувствовал себя как на угольях. Степан Петрович появлялся в университете, но не заговаривал с Писемским о его произведении.

Наконец после одной лекции он вопросил:

– Господин Писемский здесь? Прошу вас сегодня зайти ко мне вечерком...