Письма 1846-1847 годов

Что касается до печатания писем, то мое решенье [Измерение] вот какое. Издавать ради непропущенных писем новый том, как советует Плетнев, мне невозможно; у меня есть занятия, о которых не нужно позабывать, а время у меня всё рассчитано; к тому ж появление вторично сочиненья в том же роде не произведет даже и шума. Мне нужно только, чтобы Вяземский снабдил своими замечаниями и поправками. Я потом пересмотрю и выправлю их так, чтобы и без высших рассмотрении простой цензор их пропустил. Поверьте, что всё можно сказать, если только сумеешь умно сказать. Неуспех самых великодушных и благодетельных действий происходит собственно от неразумия нашего. Именно от того, что беспрестанно позабываем умную пословицу: «Тех же щей, да пожиже влей». Если на место самоуверенного и гордого совета, произносимого с тоном человека, не думающего, что он может ошибиться, явится просто скромное мнение, [мнение человека, чувствующего, что ему самому нужно многому учиться, изъявленного с чувством собственной неважности чина] — та же мысль пойдет в ход и даже будет принята многими из читающих. Итак, что просто не у места, то выбросится; что умно, то скажется в другом виде; где высунулась собственная моя личность, там не только ей щелчка, но даже вставится такое место, которое и прежнему уже напечатанному сообщит некоторый тон умеренности. Но во всяком случае эти письма нужно включить в книгу, а не издавать отдельно. Они все-таки возвысят ее [книги] значение, напомнив русскому о России, а не о мне. Не нужно, чтобы эта книга была заброшена. Как она ни исполнена недостатков, но она печаталась [[соста<влялась>] издавалась] не для впечатлений минутных. Ее нужно перечитать несколько раз не только тем, которые ее совсем не поняли, но даже и тем, которые поняли ее лучше других. Там есть несколько [много] душевных тайн, которые не вдруг постигаются. Много принимается совсем не в том смысле, в каком хотел я сказать, даже и людьми весьма умными. [Далее начато: [Итак, вот] Итак, второе] Хорошо, если бы издание в полном виде могло быть отпечатано к сентябрю. [в сентябре] Книга разойдется, потому что можно кое<-что> выпустить, споспешествующее к обращению надлежащему (сколько-нибудь) на нее взгляда. Письмо это дайте прочесть Плетневу. Вы меня благодарите за то, что я вам доставил случай (хлопотами о моей книге) узнать получше прекрасную душу Плетнева. А я вас благодарю также за сообщение некоторых известий о нем, которые заставили меня полюбить его еще более, чем когда-либо прежде, и заставили меня дорожить еще более его дружбой, которую мне послал бог в виде какого-то прекрасного, тихого утешения, очень нужного в эту эпоху. Я не знаю, с какой бы радостью я теперь обнял его и чего бы не дал за то, чтобы увидать его, поговорить с. ним и обнять его лично. Затем обнимая и его и вас, бесценный мой Ар<кадий> Осипович, и несколько раз благодаря вас за ваши милые строки, остаюсь ваш

Г.

Не могу постигнуть, отчего не пришла ко мне до сих пор ни одна из книг, которые, вы говорите, мне посланы. Всем прочим привозят курьеры всё, даже крупу гречневую, вязигу и икру на кулебяки, а мне ни газетного листочка.

Не позабудьте уведомить <о> получении этого письма. Адресуйте отныне всё во Франкфурт, на имя Жуковского. А ему на имя посольства нашего.

На обороте: S. P'etersbourg. Russie.

Его высокоблагородию Аркадию Осиповичу Россети.

В С. Петербург. У Пантелеймона. В доме Быкова.

В. А. ЖУКОВСКОМУ

Неаполь. 17 апреля <н. ст. 1847>

Приятное и грустное письмо твое, бесценный друг мой, я получил. Но прежде всего поговорим о моей неаккуратности. Право, я не так неаккуратен сам, сколько неаккуратны обстоятельства и вокруг меня ворочающиеся происшествия. Я, не медля ни мало, вслед за письмом к Убрилю, написал другое к тебе, с обстоятельным уведомлением о векселе и с приложением расписки в получении третьей тысячи. [части] Прилагаю, на всякий случай, еще раз расписку, если [если что] письмо мое как-нибудь пропало. Но обратимся к сладостно-грустной стороне письма. Разумею высокохристианский подвиг семейства Рейтернов. О, дай бог многим тем (если не всем), которые тщеславятся православием своим и истиною церкви своей и тем, что одни они только спасутся, такую высокую добродетель! Я другого ничего не мог придумать в изъявленье моего участия Рейтерну, как послать ему отрывок из Златоуста, который потрудись им изъяснить как-нибудь по-немецки. Выписываю еще, на всякий случай, из Тертуллиана о воскресении тел. Мне кажется, истина воскресения тел недостаточно объяснена и признана у лютеран. Статья эта покажется Рейтерну очень усладительной, особенно после прочтения Златоуста. Вот она.

Обнимаю вас всех, милые сердцу моему, и через месяц питаю удовольствие обнять вас лично. [обниму вас, может быть, лично]

На обороте: Francfort sur Mein.

Son excellence monsieur Basile de Joukoffsky.

Francfort. Saxenhausen. Salzwedelsgarten vor dem Schaumeinthor.

Г. РЕЙТЕРНУ

<17 апреля н. ст. 1847. Неаполь.>