Письма (1857)

Надобно Вам сказать, что во втором письме моем я просил у Вас помощи. Я весь истратился, задолжал в отеле, кредит мой здесь исчез, и я в самом тягостном положении. То же самое продолжается и до сих пор, с тою только разницею, что вдвое хуже. Между тем надо ехать в Россию, там неотлагаемые дела, а мне ни расплатиться, ни подняться не на что, и я в совершенном отчаянии. Еще немного, и я сделаюсь серьезно болен. Что мне делать - не могу понять!

Надеялся я на мою повесть, которую пишу день и ночь. Но вместо 3-х листов она растянулась в 6, и работа до сих пор не окончена. Правда, мне же больше денег придется, но во всяком случае раньше месяца я их не получу из России. А до тех пор? Здесь уже грозят полицией. Что же мне делать?

Я писал Вам и просил, чтоб Вы выслали мне 100 талеров. Эти деньги теперь уже не помогут мне радикально, но, по крайней мере, сильно облегчат меня и спасут от сраму. И потому, если можете мне помочь, если Вы тот же прежний, добрый друг мой, то не откажите мне в этих 100 талерах. Повесть моя стоит по теперешним нашим ценам - minimum 1000 р. сереб<ром>, и через месяц я наверно Вам отдам.

Я до того в тоске, до того измучен заботой, что не в состоянии ничего Вам написать более. Простите, добрый друг, что Вас беспокою. Есть - так помогите.

Адресс мой:

Wiesbaden, poste restante, а m-r Theodore Dostoiewsky.

Этот адресс на целый месяц.

Крепко жму Вам руку.

Ваш Федор Достоевский.

266. M. H. КАТКОВУ

10 (22) - 15 (27) сентября 1865. Висбаден Черновое

М<илостивый> г<осударь> М<ихаил> Н<икифорович>.

Могу ли я надеяться поместить в Вашем журнале "Р<усский> в<естник>" мою повесть?

Я пишу ее здесь, в Висбадене, уже 2 месяца и теперь оканчиваю. В ней будет от пяти до шести печатных листов. Работы остается еще недели на две, даже, может быть, и более. Во всяком случае, могу сказать наверно, что через месяц и никак не позже (1) она могла бы быть доставлена в редакцию "Р<усского> в<естни>ка".

Идея повести, сколько я могу предпола<гать>, не могла бы ни в чем (2) противоречить (3) Вашему журналу; даже напротив. Это - психологический отчет одного преступления.

Действие современное, в нынешнем году. Молодой человек, исключенный из студентов университета, мещанин по происхождению, и живущий в крайней бедности, по легкомыслию, по шатости в понятиях поддавшись некоторым странным "недоконченным" идеям, которые носятся в воздухе, решился разом выйти из скверного своего положения. Он решился убить одну старуху, титулярную советницу, дающую деньги на проценты. Старуха глупа, глуха, больна, жадна, берет жидовские проценты, зла и заедает чужой век, мучая у себя в работницах свою младшую сестру. "Она никуда не годна", "для чего она живет?", "Полезна ли она хоть кому-нибудь?" и т. д. Эти вопросы сбивают с толку молодого человека. Он решает убить ее, обобрать; с тем, чтоб сделать счастливою свою мать, живущую в уезде, избавить сестру, живущую в компаньонках у одних помещиков, (4) от сластолюбивых притязаний главы этого помещичьего семейства - притязаний, грозящих ей гибелью, докончить курс, ехать за границу и потом всю жизнь быть честным, твердым, неуклонным в исполнении "гуманного долга к человечеству", чем, уже конечно, "загладится преступление", (5) если только может назваться преступлением этот поступок над старухой глухой, глупой, злой и больной, которая сама не знает, для чего живет на свете, и которая через месяц, может, сама собой померла бы.

Несмотря на то, что подобные преступления ужасни трудно совершаются то есть почти всегда до грубости выставляют наружу концы, улики и проч. и страшно много оставляют на долю случая, который всегда почти выдает винов<ных>, ему - совершенно случайным образом удается совершить свое предприятие и скоро и удачно.

Почти месяц он проводит после того до окончательной катастрофы. Никаких на них (6) подозрений нет и не может быть. Тут-то и развертывается (7) весь психологический процесс преступления. Неразрешимые вопросы восстают перед убийцею, неподозреваемые и неожиданные чувства мучают его сердце. Бoжия правда, земной закон берет свое, и он - кончает тем, что принужден сам на себя донести. Принужден, чтобы хотя погибнуть в каторге, но примкнуть опять к людям; чувство разомкнутости и разъединенности с человечеством, которое он ощутил тотчас же по совершении преступления, замучило его. Закон правды и человеческая природа взяли свое, убежд<ение?> внутреннее даже без сопр<отивления?>. Преступн<ик> (8) сам решает принять муки, чтоб искупить свое дело. Впрочем, трудно мне разъяснить вполне мою мысль. Я хочу придать (9) теперь худож<ественную> форму, в которой она сложил<ась>. О форме <не закончено>

В повести моей есть, кроме того, (10) намек на ту (11) мысль, что (12) налагаемое (13) юридическ<ое> наказание за преступление гораздо меньше устрашает преступника, чем думают законодатели, отчасти и потому, что он и сам его нравственно требует.