Письма

В воскресенье утром я пришел к доктору Таккеру — милому и доброму глупцу; он сказал, что Оскару следует взяться за перо, что ему много лучше, что его состояние может стать серьезным, только если он, поднявшись, возобновит прежние излишества. Я умолял его о полной откровенности. Он пообещал попросить у Оскара разрешения поговорить со мной о его здоровье совершенно открыто. Во вторник в назначенное время я был у него; он говорил очень неопределенно и, хотя до некоторой степени согласился с Аньоном, все же утверждал, что Оскар поправляется и что погубить его может только неумеренное употребление спиртного. Позже в тот день, придя к Оскару, я нашел его очень возбужденным. Он сказал, что не желает знать, что там наговорил мне врач. Он заявил, что его нисколько не тревожит перспектива скорой смерти, и перевел разговор на свои долги, которые, по-видимому, перевалили уже за 400 фунтов. Он попросил меня после его смерти позаботиться о том, чтобы хотя бы некоторые из них непременно были возвращены, если только у меня будут на это средства; в отношении иных из своих кредиторов он испытывал муки совести. К моему большому облегчению, вскоре явился Реджи. Оскар сказал, что прошлой ночью ему приснился ужасный сон — будто он сидел за одним столом с мертвецами. Тут Реджи сострил в своем обычном стиле: «Милый мой Оскар, ты наверняка был душой

общества». Это развеселило Оскара, и он вновь пришел в приподнятое, почти истерическое настроение. Я покинул его с тяжелым сердцем. В тот же вечер я написал Дугласу, что вынужден уехать из Парижа, что врач считает состояние Оскара очень тяжелым, что… следует заплатить часть его долгов, так как они чрезвычайно его угнетают и затрудняют его выздоровление, — на это доктор Таккер упирал особенно. 2 ноября, в день поминовения усопших, мы с… поехали на кладбище Пер-Лашез. Оскар этим очень заинтересовался и спросил меня, выбрал ли я уже место для его могилы. Легко и шутливо он принялся обсуждать возможные эпитафии, и мне даже в голову не могло прийти, что он стоит на пороге смерти.

В понедельник 12 ноября вместе с Реджи я отправился в отель «Эльзас» попрощаться, так как на следующий день уезжал на Ривьеру. Мы пришли поздно вечером после ужина. Оскар был весь погружен в свои денежные затруднения. Он только что получил письмо от Харриса с изложением требований Смизерса и был весьма расстроен; речь его была несколько бессвязной, поскольку накануне вечером ему впрыскивали морфий, и днем он всегда пил слишком много шампанского. Он знал, что я приду попрощаться, но, когда я вошел, почти не обратил на меня внимания, что показалось мне довольно странным; он обращался исключительно к Реджи. Пока мы разговаривали, пришло очень милое письмо от Альфреда Дугласа, к которому был приложен чек. Думаю, в какой-то степени тут повлияло мое письмо. Оскар всплакнул немного, но быстро оправился. После этого завязался дружеский разговор, во время которого Оскар ходил по комнате и возбужденно вещал. Примерно в пол-одиннадцатого я поднялся, чтобы идти. Вдруг Оскар попросил Реджи и брата милосердия на минутку выйти из комнаты, чтобы дать нам попрощаться. Вначале мысль его крутилась вокруг долгов, которые он наделал в Париже; затем он принялся умолять меня остаться, поскольку в последние дни он почувствовал в себе великую перемену. Я был довольно сдержан, потому что приписывал слова Оскара исключительно истерическому состоянию, хотя и понимал, что он искренне огорчен моим отъездом. Вдруг он разразился громкими рыданиями, говоря, что никогда меня больше не увидит и чувствует приближение конца. Этот тягостный эпизод длился примерно три четверти часа.

Он говорил разные вещи, которых я не хотел бы здесь повторять. Сцена вышла душераздирающая, но все же я не стал придавать большого значения нашему расставанию и не ответил на крик души бедного Оскара так, как должен был ответить, — особенно когда он сказал мне вдогонку: «Присмотри какую-нибудь уютную ложбинку среди холмов около Ниццы, чтобы мне отправиться туда, когда я поправлюсь, и чтобы ты ко мне приезжал». Это были последние членораздельные звуки, которые я от него услышал.

Вечером следующего дня, то есть 13 ноября, я уехал в Ниццу.

Во время моего отсутствия Реджи посещал Оскара ежедневно и посылал мне короткие бюллетени через день. Он несколько раз возил Оскара в экипаже, и казалось, что ему гораздо лучше.