Письма. Часть 1

Эта книга есть в Ленинской библиотеке, ее нужно было бы получить на руки, чтобы я могла ее переписать, то есть ту часть ее, которая мне понадобится.[271] А может быть у кого-нибудь из Ваших знакомых — есть?

Главное — что меня очень торопят.

Целую Вас, привет Коту.[272]

МЦ.

Ремесло в Ленинской библиотеке — есть наверное, мне все говорят.

— Нынче (1-ое февраля) Муру 15 лет.

ЭФРОН Е. Я. и В. Я.

Москва, 17-го авг<уста> 1913 г.

<В Коктебель>

Милые Лиля и Вера,

Пишу Вам в детской, перед отходом в банк. Ночевала я в Трехпрудном, где сейчас Ася, Борис и Андрюша.[273] Андрюша очень вырос, с длинными золотистыми волосами и очень темными серо-зелеными глазами. Ася с ним и Б<орисом> на зиму едет в Феодосию.

Сегодня же дам обьявление о доме.[274] Комната у нас сдана за 20 р. Дворник очень милый и расторопный, с пламенной мечтой о хозяине. Сейчас я говорила по тел<ефону> с Салтыковым. Он трогательно беспокоится о Сереже. Пока всего лучшего, спешу.

Привет всем. К<а>к Аля? Не позволяйте Груше[275] уходить с ней далеко и вообще без вашего ведома.

Скоро напишу еще.

МЭ

19-го авг<уста> 1913 г., понед<ельник>

<В Коктебель>

Коктебель, т. е. Лосиный Остров.

Милые Лиля и Вера,

Сейчас я у Аси на новой даче до завтра. Завтра — первое объявление о доме. В Москве — хорошо, свежо, в доме всё исправно, дворник очень милый, кур всех зарезали, 2 собаки сбежали. Какие-то 2 господина заходили до моего приезда к дворнику. Один хотел снять дом, другой — купить. Ася пока здесь, через месяц едет в Феодосию с Борисом и Андрюшей на всю зиму. Андрюша — очень хорошенький, с золотистыми длинными волосами и очень темными — серо-зелеными глазами. Глаза и губы — Асины. Скажите Груше, что мы его сняли в фотографии в ее костюмчике. Пишите об Але. Лиля, пож<алуйста>, отодвиньте Алину кроватку от стены тк, чтобы она не могла достать до подоконника, где всегда валяются иголки и разная дрянь. Купается ли она через день по 10-ти мин.? Лучше смотреть по часам. К<а>к ее зубы? Скажите Груше, что у меня есть материя ей на платье. Пока всего лучшего, из Москвы напишу всем. Пока всем привет.

Не позволяйте Груше водить Алю без шляпы. Пожалуйста!

Целую. Пишите мэ

Андрюша — совсем большой и очень милый. Совсем другой, чем Аля.

Феодосия, 28-го февраля 1914 г. — пятница.

Милые Лиля и Вера,

Вчера получили окружное свидетельство, может быть, оно зачтется Сереже, если кто-нибудь похлопочет. Но влиятельных лиц здесь очень мало и хлопочут они неохотно, — противно обращаться, тем более, что это все незнакомые.

С<ережа> занимается с 7-ми часов утра до 12-ти ночи, — что-то невероятное. Очень худ и слаб, выглядит отвратительно. Шансы выдержать — очень гадательны: директор, знавший папу и очень мило относящийся к С<ереже>, и инспектор — по всем отзывам грубый и властный — в контрах. Кроме того, учителя, выбранные С<ережей>, никакого отношения к гимназии не имеют. Все это не предвещает ничего хорошего, и во всем этом виноват П<етр> Н<иколаевич>,[276] наобещавший бог весть каких связей и удач.

У нас весенние бури. Ветер сшибает с ног и чуть ли не срывает крышу. Последние дни мы по утрам гуляем с Максом — Ася и я. Макс очень мил, приветлив и весел, без конца рассказывает разные истории, держа нас по 11/2 часа у входных дверей. — „А вот я еще вспомнил“…

— Але скоро 11/2 года. Посылаю Пра ее карточку. Она говорит около 70-ти слов, почти все верно — и понимает почти все повелительные наклонения. Недавно водила ее к доктору. Сердце и легкие отличные, но есть малокровие. Доктор прописал железо.

Пока до свидания! Всего лучшего, пишите.

МЭ.

ФЕЛЬДШТЕЙНУ М. С

<В Москву>

Yalta, le 20 septembre 1913, samedi

Cher ami,

Voici que l’idée me vient — irrésistible et jolie — de Vous écrire en français. Nous en sommes à une nouvelle époque de nos relations — époque tranquille et charmante, où deux âmes se séparent sans tristesse et se revoient avec plaisir.

— Il aurait fallu commencer par cela! —

J’ai une offre à Vous faire, — offre que Vous êtes libre de repousser et dont moi la première ne ferai peut-être aucun usage, — sans engagement aucun. Puisque Vous êtes un curieux d’âmes humaines et comme la mienne me semble faite exprès pour de tels amateurs — je Vous offre d’être mon confesseur, — confesseur charmant et charmé et complètement discret, comme s’il y avait des secrets d’Etat à faire.

— Commençons par dire que les beaux yeux et la maladie et le mauvais coeur de Pierre Efron m’ont fait rêver pendant deux jours et me font rêver encore — une fois par semaine, cinq minutes avant m’endormir.