Письма и записки Оммер де Гелль

— И вы также, — сказала она поспешно, — вы также разошлись со светом, отчего? Да, отчего? — повторила она, как бы обращаясь сама к себе и воодушевляясь понемногу. — Зачем схоронили себя здесь без друзей, родных, без близкой вам души? К чему умирать в такой медленной агонии, когда свет так близок, с своими радостями, балами, спектаклями, увлечениями, придворным соблазном, милостью королевы!..

Каково же было мое удивление! Эта женщина, без сомнения, занятая одной только мыслью, неумышленно раскрывала передо мной весь внутренний мир. В этих немногих словах мне представилась вся ее жизнь — жизнь женщины, прекрасной, богатой, привыкшей к лести и блеску двора. Не берусь передать всех предположений, явившихся у меня после этого странного монолога, произнесенного с увлечением. Что за причины, побудившие эту женщину, созданную для света и удовольствий, появиться на берегу Черного моря? Была ли это жертва любви, тщеславия или придворной интриги? Я терялся в догадках. Но, несмотря на желание раскрыть ее тайну, предпринимал все возможное, чтобы немного успокоить и развлечь графиню. Сняв с нее шляпу и оружие, я предложил ей приблизиться к огню, обсушить платье и, видя, с какой благосклонностью она принимала мои заботы, попробовал даже взять у нее черепаху, но она движением руки остановила меня. Поблагодарив за заботы, она, наконец, заговорила со мною, расспрашивая о том, как провожу время, о моих вкусах, о здешнем неудобстве к занятию искусствами и т. п. Мы проболтали более часу, как старые знакомые, и казалось, что она совсем забыла о вырвавшихся у нее странных словах с самого начала. Желая узнать, зачем она берет с собою на прогулку черепаху, я спросил ее об этом. Принимая серьезный вид, показавшийся мне странным, так как вопрос касался только черепахи, она ответила, что дала обещание никогда не расставаться с нею.

— Это подарок императора Александра, — прибавила она, — и пока черепаха со мною, я не буду считать себя совершенно одинокою.

После этого признания я решился заговорить с нею о тех причинах, которые привели ее на полуостров; но она, тотчас же прервав меня, сказала, что, познакомившись поближе с татарами, совершенно отказалась от обращения их в христианство.

Это люди благочестивые, с непорочным сознанием, — сказала она, — зачем же требовать, чтобы они меняли веру, когда они живут в строгих правилах нравственности и своей религии? Если добросовестно исполняешь свой долг, не все ли равно, кому поклоняться: Иисусу Христу, Магомету или великому Ламе?

На это я заметил, смеясь, что ее слова сильно отзывают ересью и что если она проповедует подобное учение, то может случиться в один прекрасный день, что булла его святейшества отлучит ее от церкви.

— Все эти мысли пришли ко мне после, когда я уже перестала проповедовать, — отвечала она наивно. — Живя в уединении, смотришь на вещи совершенно иначе, нежели в свете. Три месяца тому назад я считала католическую веру выше всех других, теперь же мечтаю о новой, еще более совершенной и возвышенной. Хотите быть моим первым последователем? — прибавила она полушутя, полусерьезно, что меня сильно смутило, и я не знал, шутит она или нет.

Когда она собиралась домой, я проводил ее и должен был дать обещание прийти к ней на следующий день».

Второе свидание было не менее оригинально: полковник, которому наконец открыт был доступ в ее святилище, застал свою соседку за выделыванием мелких стеклянных вещиц. С лампой и паяльной трубкой в руках, она работала с усердием настоящего ремесленника. Приход полковника не прервал ее работы. При нем она выделала столько, что можно было составить целое ожерелье. Потом ему показала несколько ящиков, наполненных жемчугом разной величины, ее собственной работы.

— Если я когда-нибудь вернусь в свет, — сказала она совершенно серьезно, — у меня не будет других украшений, как только этот жемчуг. Носить настоящий — глупо. Посмотрите, какой в них блеск, чистота отделки и величина! Кто поверит, что этот жемчуг не добыт со дна Индийского океана? Точно так же и во всем: к чему сущность, когда наружность прекрасна и приятна для глаз?

Эту странную мораль, впрочем, довольно распространенную в XVIII столетии, полковник только что собирался оспаривать, как вдруг графиня с легкостью, свойственной светским людям, сразу переменила разговор, сняла шпагу, висевшую над кроватью, и положила ее на колени своего соседа.

— Вы видите это оружие, полковник? Оно дано мне вандейским начальником, который был восхищен моею храбростью: хотя я и женщина, но сражалась за правое дело, неоднократно стреляя из засады вересковых кустарников. Не удивляйтесь же моему пристрастию к оружию и мужскому костюму: это воспоминание моей молодости. Вандейка в сердце, я долго сопровождала геройские отряды, которые сопротивлялись республиканским войскам; жизнь партизанов, с ее случайностями, усталостью и волнениями, мне хорошо известна.