Письма и записки Оммер де Гелль

«Она уже назабавлялась со мною и покинула меня совершенно с тех пор и даже еще прежде того, как молодой человек полюбил меня. Со времени его приезда она обращалась со мною, как с равною, окружала меня заботами и уважением, как будто бы я выходила замуж за молодого человека, но она уже не могла более уделить мне ни одной минуты».

«Вы забываете, что приходитесь родною племянницею генеральше; может быть, вы имеете предъявить право на наследство?»

Частью измученная ужасными страданиями, которые ей пришлось перенести в продолжение 5 дней, частью по нравственным причинам (может быть, надежда быть прощенной не совсем еще угасла в ее сердце), но она молчала, что сильно мне надоело. Я начал хлестать ее по плечам плетью, вроде молота, которая и произвела настоящее действие. Плеть развязала ей язык. Она призналась, что уже год спала с своей хозяйкой. Затем рассказ вдруг оборвался; я видел, что девушка имела сказать вещи более важные, но не осмеливалась их высказать. Я ударил ее несколько раз кнутом, и девушка призналась, что она и мисс Пенелоп обожали друг друга. Но что они поклялись перед евангелием никому не выдавать этой тайны: ни генеральше, ни молодому человеку, никому в свете!

«Ваша связь с молодым человеком началась в конце февраля. А когда кончилась?»

«В начале марта месяца».

«Мне вас очень жаль, бедная молодая девушка, тяжелая доля выпала вам; это урок на всю жизнь».

«Мисс Пенелоп обожает меня и спасет. Я ее люблю так сильно, что с радостью приму страдания за нее!»

Не прошло еще недели, как мисс Пенелоп, без провожатого, приехала во всю прыть верхом на лошади. Она отдала мне письмо от генеральши, извещавшей о вашем приезде и посылавшей свои приказания относительно вашего приема и 500 руб. ассигнациями. Мисс Пенелоп тотчас же поспешила возвратиться, чтобы поспеть к чаю генеральши. Она послала в контору за нею и, не говоря ни слова, начала бить ее хлыстом, и каким еще хлыстом — с свинцовым наконечником! Она била им обоими наконечниками. Между тем люди, которым я приказал явиться, пришли. Она била ее до того, что та чуть было не умерла под кнутом; англичанка же, вооружась ручкою плети, представлявшей добрую дубину, била ее по голове и груди. Исполнив свою миссию, мисс Пенелоп, ни с кем не простясь, вскочила на лошадь, которая ждала ее у калитки, и поспешно уехала. В 10 верстах от нас была овчарня, где находился охотничий домик. Мисс держала в этом месте свою запасную лошадь, т<ак> к<ак> от него ей предстояло еще сделать 20 верст. Я, право, не понимаю, какое удовольствие находила она ездить верхом по 60 верст для того только, чтобы избить бедняжку, и так уже едва живую от сухотки.

— Чего вы ждете, — сказала я ему, — скорее уничтожьте ее, если надо, сожгите или что-нибудь другое выдумайте. Ее мать также следует уничтожить. Вас за это наградят, мой милый. Генеральша и мисс думают об этом, но не знают, как взяться за дело, для вас же это ничего не составит. Несмотря на ваш ум — вы просто дурак и ничего более. Послушайтесь меня, освободитесь поскорее от этих двух женщин. Вы из-за них потеряете свое место, уверяю вас.

Богадельня была перед нами, впереди деревни; ее отделял от нас только овраг; нас всегда провожала горничная. Комната была полна женщинами различного возраста. Одни обрабатывали пеньку, другие сучили толстые веревки из конопли. Это походило на англичан, которые вводят такие же жестокие наказания в своем Рабочем доме. Работа эта очень тяжела для пальцев наказываемых: перебирая пеньку, можно каждую минуту их порезать, что причиняет сильную боль. Средство излечиться от боли, которое кажется сначала ничтожным, — это продолжать работу без перерыва. Генеральша говорила мне, смеясь, что она слишком засматривается на мужчин; если этого не будет сегодня, то случится завтра. «Я не допустила бы вас уехать, не предложив вам средства ознакомиться с этим делом. Если же вы его не желаете принять, то девушка все равно будет наказана; это уже решено». Я не могла отказаться; так или иначе следует, чтобы девушка была наказана. Действительно, она была мила и имела вид девушки, всегда жившей в хорошем доме. Я всегда выходила из себя от ее смелого вида, всегда готового возмутиться.

— Оказалось, что я обращался с нею очень жестоко, и она поступила в исправительный дом совсем измученная. Я ее скоро нашел. Глаза ее всегда дышали злобою и казались готовыми обвинить меня в дурном обращении с нею из-за удовольствия или просто из любопытства. Я приказал ее высечь кнутом, чтобы ускорить ее близкий конец. Милосердие тогда только хорошо, когда коснется самого себя. Ее злые глаза угрожали мне местью, если бы только она когда-нибудь встала. Это было весьма возможно, хотя генеральша ни в чем не могла упрекнуть ее. Я позвал мать и приказал высечь ее кнутом. Она будет это помнить до конца своих дней, которых ей остается немного прожить. Я позвал старшую дочь, едва уже двигавшуюся, но не имел мужества наложить на нее руки.