Письма и записки Оммер де Гелль

Мы только что успели войти, как уже полиция стояла у дома. Частный пристав, квартальный надзиратель и десять человек полицейских служителей нам сделали под козырек. Оба офицера, только без усов и эполет, выглядят как военные. Генеральша, входя в дом, очень жаловалась на работниц, которые напивались допьяна и становились предерзкими; просто открытый бунт, шутить невозможно. Племянницы рассказали, как они шумом были пробуждены. Мы вышли из комнаты, чтобы дать простор полиции. Генерал один остался при экзекуции. Он как бы председательствовал в комиссии, будучи генерал-лейтенантом. Мы, по-настоящему, из комнаты не выходили, а скрылись за ширмами. Я села напротив генерала как бы за перегородкой и выставила мои ноги, перекидывая их попеременно с одной на другую. Меня очень забавляло, что князь с них не спускал глаз и очень внимательно за ними следил, отдавая надлежащие приказания. Племянницы постоянно подходили к ширмам, и так близко, что едва не свалили их, и глядели в скважины ширм на обнаженные тела поротых работниц. Они выставляли свои толстые, неуклюжие ноги на вид. Они были обуты в розовые чулки, но такого невозможного тона[64] и точно наклеенные с их богатым узором, но без всякой изысканности. Ноги их утрачивали прирожденную элегантность, которая бы отличала их, если бы они поскромнее держали себя и не имели печати вульгарности. Я тысячу раз более любила ноги генеральши; они обуты были в розовые чулки, переходящие в фиолетовый оттенок; сеть их была прозрачнее, воздушнее, и нога казалась элегантнее, стройнее; как можно сравнивать! Она сидела в другой комнате, позади меня и не принимала никакого участия в расправе, как и сын ее. Я, конечно, не ревновала к этим чересчур провинциальным барышням. Мои черные шелковые чулки имели сеть до такой степени тонкую, что можно было думать, что их свил паук; они так были прозрачны, что мое тело из-под чулок виднелось как бы покрытое черными полосами, которые тут были, чтобы показать белизну моих ног, и сеть, заключающая мои ноги, как бы не существовала. Их дюжину подарил мне герцог Орлеанский; они нарочно заказаны были для герцогини Беррийской. Ноги были обуты в черные атласные башмаки, тесемки вились около моей ноги и обрисовывали и подчеркивали подъем чистокровной парижанки. Я обворожила князя. Я его так подогрела, что он готов был вспыхнуть. (Воскресенье, 14 апреля.)

№ 109. <Г-ЖЕ ДЕЛОЖ>

Понедельник, 15 апреля 1839 года

…Скрестив ноги одна на другую, генеральша сидела, раскачиваясь, на американском плетеном кресле, сосредоточивая жадные взоры своего возлюбленного отрока. Они оба были красны, как два вареные рака. Я себе на ус намотала, что мне надобно будет съездить к ним в деревню и там на просторе исследовать это дело досконально и помочь их простоте. Пока еще ничего дурного нельзя было заметить. Генеральша нехотя приподнялась с кресла, просила меня ей разменять пятидесятирублевую бумажку, что я охотно сделала. Она отдала майору двадцать пять рублей с выражением живейшей благодарности, пятнадцать рублей квартальному надзирателю и десять рублей ассигнациями для нижних чинов. Я очень благодарила мистрис Сквейрс, что она велела прийти полиции.

— Помилуйте, за что же? Я полиции очень рада, она у нас бывает изредка, и ее присутствие поднимает значение дома, только с условием, — сказала она, смеясь, — чтобы не мне приходилось платить. Оно больно накладно. Все работницы, мне доверенные, не имеют права выходить из дома; только разве для сопровождения наших мамзелей, чтобы что-нибудь снести. Я не понимаю, откуда они набираются духом своеволия. Я уже третьего дня призывала квартального надзирателя и вчера опять принуждена была наказать двоих. Майор мне обещал обратить на них внимание. Вот видите, мне самой пригодилось. Я их, правду сказать, немного бесчеловечно отделала. Я очень рада, что полиции пришлось их опять наказывать. Вы знаете, здесь город. Если что случится, я не буду в ответе. Хотите их посмотреть? Новоприезжим в Россию бывает всегда интересно посмотреть наши порядки.

Девки эти были в беспамятстве; однако тяжело дышали. Пятеро, казалось, еще более страдали.

— Через пятнадцать дней они все примутся за работу как ни в чем не бывало, — сказала мне мистрис Жаксон. — А две остальных скоро прикажут долго жить. Посмотрите сами, — прибавила она, переворачивая их очень бесцеремонно.

Она несколько раз повторяла эту операцию: обе девки падали, не давая никаких признаков жизни, они падали как какие-нибудь мешки, и казалось, что пол, на который они падали, не причиняет им никаких ощущений при столкновении с их избитыми телами.

— Они не ранее двух-трех дней издохнут. Эти полицейские солдаты знают свое дело, у них наказанный всегда может встать и умирает не ранее трех дней; оно и выходит, что совершенно согласно с законом.