Письма и записки Оммер де Гелль

— Мы долгое время изучали крестьян и наблюдали за ними. Главным образом виновными были женщины: они подбирали рожь и пшеницу в свою грязную и вонючую обувь. Я приказал засечь их до полусмерти, заставил их ходить босыми и только зимой, когда начались морозы, позволил обертывать ноги онучами. У мужика нет легких провинностей, если даже, по его мнению, они и незначительны, то во всяком случае ведут за собой потерю времени, и если я с первого взгляда кажусь вам жестоким, то это потому, что нахожусь вынужденным прибегать для их же исправления к бесчисленным палочным ударам и кнуту. Я могу оплакивать эту дилемму, но разрешить ее иначе, как только посредством кнута, невозможно. Они должны работать на меня сколько сил хватит. Все, что они не доделают, является кражей. Прежде всего, надо их обуздать — и затем уже подавить.

За эту прекрасную речь, произнесенную с восторженностью оратора, который сознает свое призвание, я схватила его за руку и прижала к груди.

— Я так жесток потому, что защищаю свои собственные интересы.

В то время, как горничная ухитрялась украшать меня для посещения моих подчиненных, мы продолжали рассуждать о политической экономии и полевых работах. Я вынула из кармана очень хорошенькую брошку с сапфиром, украшенным бриллиантами, точно таким же, как на косынке. Он узнал в ней брошку, принадлежавшую прежде генеральше, и оценил ее в 40 000 франков. Я не знала, что она такая дорогая. Он убедил меня поскорее же отделаться от нее на том основании, что небезопасно ездить по большим дорогам с такими драгоценностями. Он предложил остановиться в Таганроге, чтобы оценить эту вещь. Я согласилась и назначила ему свидание в Ростове, чтобы покончить это дело, если только мы сойдемся. Он сказал мне, что генеральша в восторге от меня. Вероятно, я оказала ей большую услугу. Она ежедневно посылает своих курьеров, старательно заботясь о том, чтобы мне было так же хорошо, как и ей, даже лучше. Ему принесли для меня покойную мебель, которая впоследствии осталась у него. Я вынула из кармана футляр с булавкою, украшенною большим рубином, который и оставила на столе. Он недавно продал ее за 15 000 франков вместе с двумя дюжинами ажурных шелковых с вышивкою чулок, дюжиною таких же фильдекосовых и двумя дюжинами туфелек. Оказывается, что их купил старый барон. Это было с его стороны мило и любезно; меня это очень тронуло. Он не признал очень хорошим ни мой жемчуг, ни превосходный фермуар в старинной оправе. Он мне передал их, когда я уже садилась в коляску. Он оценил эти вещи по-дружески в 20 т<ысяч>ф<ранков>.

Барон рассказал мне просто, без хвастовства, что он был самостоятельным и неограниченным владетелем 700 с чем-то душ, судьба которых вполне от него зависела, и стольких же женщин, которые в России не считаются, хотя они не менее других способствовали его обогащению: кроме полевых работ, они в зимнее время снабжают его пенькой, пряжей, полотном и мотаной шерстью. Благодаря своей значительной словоохотливости, он успел мне сообщить о себе много других подробностей. Одеваясь, я узнала, что торговля, которую он вел, была прибыльна; я уже вовсе не удивлялась, что он был так добросовестен относительно генеральши. Он продавал французские вина, драгоценности, шелковые и парфюмерные товары и, между прочим, башмаки для генеральши, никогда не платя таможенной пошлины. Он получал уже большую прибыль на одной только таможенной пошлине, которая оставалась у него в кармане, да и вообще имел дела почти со всеми в этой местности. Он назначал более дешевые цены, чем в Одессе, которая была порто-франко. Один счет генеральши превосходил в 3, даже в 4 раза сумму, которую ему приходилось выплачивать за хлеб, получаемый с ее земли. В нем было что-то очаровывающее и увлекающее. Это был настоящий гений и очень честный человек, я в этом убедилась. Скажи он мне, чтобы я выбросилась из окошка, я бы это исполнила, не поморщась.

Уже прошло около 40 минут, как я занималась своим туалетом. Я надевала соломенную шляпу и длинные шведские перчатки, Я положила часы перед собою на стол, чтобы не забыть время. Сопровождаемая проконсулом, я приказала горничной следовать за собою и нести мои пожитки: дождевой зонтик и верхнее платье. Погода казалась дождливою. Я наскоро пробежала рапорт. Прочтя его и ознакомившись с виновными, дала себе слово в точности придерживаться этого рапорта. С ним уже нельзя было ни играть ногою, ни устроить телеграфа. Управляющий был одарен всеми качествами министра. Я спросила своего соотечественника, может ли девушка присутствовать при наказании? После его согласия я обратилась к ней с следующими словами:

— Вы будете присутствовать при наказании виновных. Я уверена, вы заметите, насколько я сохраню спокойствие при самых жестоких наказаниях. Моя мать креолка; она также имела крепостных. Вы увидите, что я умею обходиться с ними.