Письма из Лозанны

«Подвергаясь некоторому риску быть уволенным со службы администрацией завода… я в июле выписал и распространил среди рабочих и служащих завода 28 словарей иностранных слов (изд. Иогансона), 30 карт Оренбургской и Уфимской губ. (изд. картограф, зав. Ильина), на 5 рублей народных изданий Кокосова, Дорошенко, Березина, Семенова, Харьковского общества грамотности и пр. Теперь еще выписал народных изданий и карты. В так называемых верхних и средних слоях заводского общества мы на десятки рублей распродали рассказов М. Горького, Чехова, Чирикова, Вересаева…

Вся эта деятельность в значительной степени ничтожна и пустячна по результатам, и действительность дает слишком много оснований для пессимистического отношения к настоящему (это не мешает быть оптимистом будущего). Но это мне нравится, этим занятием можно приятно убивать и расцвечивать крайне будничную, серую действительность».{18}

Далее Кувайцев указывает на то, что их общество потребителей займется книжной торговлей, и обращается к Рубакину с просьбой сообщить список лучших книг для народного чтения, добавляя при этом:

«В данном случае нужно иметь в виду фабричное население, безземельное (есть лишь усадебная земля). Книга должна развивать в рабочих понятие о правах человека, о необходимости дружной, сплоченной деятельности для достижения успеха: в этом смысле подходящие книги, вроде «Редкого праздника» Потапенко и др.»

А через год Петр Ефимович Кувайцев, административно высланный в Белорецк за участие в студенческих беспорядках, стал членом марксистского кружка.

Росту количества читательских писем содействовала статья Н. Рубакина «В глубине читающей России», как ответ писателя и книговеда на вопросы корреспондентов. В челябинской газете «Голос Приуралья» она была перепечатана из журнала «Школа и жизнь».

Статья любопытна во многих отношениях, но прежде всего активной пропагандой книги. Н. Рубакин подчеркивает особую, совершенно новую роль интеллигенции в надвигающемся преобразовании России.

«Интересно теперь присмотреться, — говорит он, — какой же именно автор нашел наиболее полный отклик в душе такого интеллигента, выросшего в народной среде и в ней же оставшегося и продолжавшего работать для нее?»

Н. Рубакин приводит слова из письма одного своего корреспондента, который рассказывает, что самое сильное, непередаваемое впечатление произвел на него Глеб Успенский,

«милый, родной, смеющийся и грустный, веселый и тоскующий Глеб Иванович. Читая его, я плакал, негодовал, смеялся, радовался, надеялся…»{19}

«Читая эти и подобные им письма, — их немало, — замечает Н. Рубакин, — невольно чувствуешь, что из народной толпы идет новая сила…»

Страшные годы жестокой реакции после первой русской революции были уже позади. В глубине России, среди рабочего класса и народной интеллигенции назревала новая волна политического подъема. И Н. Рубакин это понял даже по переписке с читателями. Позднее он скажет:

«По поводу наших статей мы стали получать письма от наших читателей. К концу 1911 года у нас уже было около 300 клиентов, к февралю 1912 года — около 1200, к январю 1913 года число их превысило уже 2700».{20}