Письма из неволи

Ведь где-то настоящее тепло, настоящая весна. Где-то распустившиеся березы, нарциссы, сирень. Где-то солнце льет тепло золотистым трепещущим потоком. Ведь вчера прошли уже "розалии весенние святителя Николы". А у нас под нашим северным небом... Правда и у нас уже в воздухе ощущается что-то весеннее... Если поверх фуфайки, свитера, "частей листовых" и теплой рубашки одеть "бушлат", то, пожалуй, в полдень, если не дует северный ветер, а это бывает не часто, - пожалуй, и не холодно. Река уже почернела и скоро, пожалуй, и тронется. Снег белеет еще только местами, проталинами, но... ведь это так не похоже на настоящую весну, как мучительное томление одиночества на жизнь настоящую, полнозвучную, пронизанную лучом и голубящей улыбкой. Но надо терпеть... Только бы не застыла, не замерзла душа, и не завяла бы совсем, не обнищала бы до конца в этой суете и томительной беспраздничности. И вместе с тем я знаю, что Господь близко, что прежде всего от себя, от собственной духовной праздности эта темнота и скудость...

Если бы я освободился, я бы, кажется... занялся разведением кроликов... Другой работы для себя я не представляю... Я пишу серьезно...

У нас здесь все растет библиотека. Шекспир, Шиллер (в подлиннике), последний роман Белого Маски лежит у меня на столе. Все это [...] особенно Шиллер, как я понимаю, что он был любимым, вместе с Пушкиным, поэтом Достоевского. Конечно, все это доставляет много хороших минут. И все-таки, не того нужно для души истомившейся и не того хочется.

Рай - есть любовь Божья".

Исаак Сирин [9]

И этот шум, и крик, и эти нары,

И тесный лагерный барак,

Блевотины хулы, неверья мрак

Все это только ведовство и чары.

Не верит сердце тягостному сну,

И не сомнет суровый гнет насилья

Моей души трепещущие крылья,

Не победит грядущую весну.

Весна... Алеет утро... Тени

Бегут, скользят: и нежный аромат

В прозрачном воздухе струят

Омытые росой кусты сирени.

Весна в моей душе. Моя душа, как сад,

Проснувшийся, оживший на рассвете,

В слезах омыты венчики соцветий,

Благоухают и в лучах горят.

Пусть жизнь в оковах. Дух уже расторг

Оковы тьмы. Путь неукорный к раю

Открыт. Любовь есть рай. Я знаю.

И в сердце тишина, молитва и восторг.

11.9.1935 Надвойцы

Работаю в последнее время на лесозаводе. Вывожу на своей тачке опилки из подземелья. Десять часов совсем один. И это, конечно, совсем неплохо. А потом в хорошем обществе книжных друзей... Гоголь (малая ложка), Корнель, Гюго. В промежутках и некоторые книжные новинки.

20.9.1935 Надвойцы

У меня пока что без перемен. Работаю на лесозаводе и условиями работы в общем доволен. Читаю и думаю много, много... У меня в подземелье раздолье для раздумий. Завтра пятая годовщина... Сердце просится в будущее, нетерпеливо числит сроки...

13.10.1935 Надвойцы

На дворе холод, снег, вьюга... Барак, нары... Все обычное, лагерное... Но на душе тихо - иногда соловьи поют. Дни, месяцы, годы бегут, сокращают сроки земного странствования, но ничего, ни единой черты не отнимают от Вечности. Она бесконечным простором, морем кристальным стелется впереди. Работаю по-прежнему... В часы уединенной работы я совсем один в моем подземелье с тачкой; несмотря на физическое утомление, бывают часы внутренней работы, воспоминаний, Незримой Помощи...

Шестой год я в суровой школе испытаний... Еще ничему не выучился... Но сердце верит, благодарит, слагает гимн Звезде Светлой и Утренней...

9.11.1935 Надвойцы

Когда сидел в своей одиночке в Москве, через закрытое на три четверти окно каждый вечер заглядывал ко мне вечерний длинный луч... И я ждал его появления. И вот в течение ряда лет льются неустанно лучи любви, тянутся и прикасаются к душе руки, полные такой скромной, молчаливой, простой и вместе с тем такой самоотверженной, готовой к жертве нежности.

Благо любви, живое свидетельство о ее действенной и неподклонной пространству и времени силе - это одно из самых драгоценных сокровищ в жизни. Из двух монахов, возвращающихся из города, я всегда был похож на того, кто хочет затопить тьму свою не в потоке слез, а в потоке радости. И в ночной песне Заратустры [10], помнишь ее, - для меня всегда самым дорогим были последние слова о том, что радость глубже скорби. И кажется мне теперь, что душа на одиноком и многоскорбном пути учится различать и впитывать в себя волны радости, струящиеся от каждой вещи, - от побелевшей от первого снега земли, от прозвучавшей по радио Бетховенской Фантазии, от улыбающегося лица ворочающего со мной "баланы" китайчонка и больше всего от слов молитвы, от Сладкого Имени и вместе от любящих и любимых взоров, незримо сияющих через марево печали...

Бог укрепляет меня не восторгами чрезвычайных посещений - удел избранников, - а тихим светом, излучающимся через неожиданно утончившуюся и ставшую прозрачной оболочку всего окружающего, и ангелы, которых Он посылает мне на пути, - я слышу веяние их крыльев - это ангелы простых вещей и так называемых "обыкновенных мгновений". И как будто указанием всего жизненного пути стали ежедневно повторяемые слова акафиста - "Весь бе в нижних и вышних никакоже отступи Неисчетный!"...