Письма к подруге

Черт с Мейерхольдом, но я очень переживаю из-за того, что сказал Станиславский. Вот надо же было ему, корифею, на старости лет ввязываться в эту свару. Я понимаю, что между ним и Таировым были противоречия, которые порой переходили в конфликты, но нельзя же забывать о милости к падшим. Вот клянусь тебе, Фирочка, что если нашу Добржанскую (ты прекрасно знаешь, как я к ней отношусь) вдруг начнут выгонять из театра, то я ни за что не позволю себе нападать на нее. Может, даже и заступлюсь. Скажу, что молодая еще, не надо ломать ей судьбу. Но пинать ее не смогу. А Станиславский не просто высказался, он вынес приговор. Назвал Камерный театр деляческим, обвинил в формализме и сказал, что Камерный – театр Коонен. Представь себе, Фирочка, – «театр Коонен»! Алиса Георгиевна прорыдала больше часа, когда ей передали эти слова. Никак успокоить не могли. Знаешь, милая, мое уважение к Станиславскому после этих его слов не исчезло, но сильно уменьшилось. Уважаю теперь его только как режиссера, но не как человека, увы. Думаю – неужели его так задел уход Алисы Георгиевны к Марджанову?[90]

Неужели он такой злопамятный? Я слышала от человека, не заслуживающего доверия (от одной большой сплетницы), будто Станиславский настроил Луначарского против Марджанова и потому тот был вынужден уехать из Петрограда в Грузию[91]

. Я еще могу понять и объяснить обиду Станиславского на Марджанова. Ты принимаешь в свой театр режиссера, который учится у тебя, а затем открывает у тебя под носом свой театр, да с размахом открывает, с претензией на то, что его театр станет лучшим в Москве. Конкурентов никто не любит. Но таить обиду на актрису, перешедшую из одной труппы в другую, это низко. Крепостное право давно отменено, и, насколько мне известно, Алиса Георгиевна, поступая в Художественный, не связывала себя никакими долгосрочными обязательствами. Вспомнила к слову рассказ Павлы Леонтьевны о том, как ее травили газетчики в Одессе в 1907 году. Стоило ей только приехать, как в одной из одесских газет написали, что актриса Вульф не держит своего слова и ради лишнего рубля готова на все. Представляешь, Фирочка? Павла Леонтьевна была в растерянности. Она не понимала, кому понадобилось ее порочить? Ведь в Одессе у нее не было ни одного врага. Позже оказалось, что то была месть ростовского антрепренера Крылова. Двумя годами раньше Павла Леонтьевна подписала договор с Крыловым, но затем ее пригласили в Москву к Коршу. Корш уплатил Крылову неустойку в 3 тысячи рублей, чтобы заполучить актрису, на которую имел большие виды. Крылов неустойку взял, то есть согласился на уход Павлы Леонтьевны к Коршу, а спустя два года отомстил! Вот негодяй!

Плохо дело! Ох, как плохо! «Богатыри» не первая запрещенная постановка Камерного, к запретам Таирову не привыкать, но на сей раз к запрету примешано много политики. Таирова обвиняют в политической близорукости, саму постановку называют «политическим провалом» и т. д. В «Правде» напечатали статью «Театр, чуждый народу». Ты только представь себе! Говорят, что Керженцев[92]

в своем кабинете орал на Таирова так, что было слышно на улице, – неслыханное унижение! Керженцев не любит Таирова с тех пор, как тот уволил с поста заместителя директора Камерного его жену, дамочку, как две капли воды похожую на вашу бакинскую Розу Ефимовну[93]

. Но вряд ли бы до этого случая он позволил бы себе такое. У Таирова был сердечный приступ, боялись худшего, но, слава Богу, обошлось.

Мы боимся, что театр могут закрыть. Есть основания бояться. Что тогда будут делать Алиса Георгиевна с Таировым? Что будет с другими актерами? Ах, если бы ты знала, милая моя, как мне жаль Камерный. Прикипела к нему душой навек. Думала, что все уже, отвыкла от Камерного – а нет, не отвыкла. Говорю, что я навек отравлена Таировым, вроде бы в шутку, а на самом деле всерьез. Ездила в Камерный, видела всех. Алиса Георгиевна похожа на свою тень. Расцеловала меня, хотела что-то сказать, но начала плакать. Зато Таиров, едва увидев меня, увел в кабинет и начал обстоятельно расспрашивать о моих делах. Посетовал на то, что все никак не может вырваться, чтобы посмотреть «Вассу» в ЦТКА (я оценила этот реверанс), и вдруг сказал: «Простите нас, Фаина, за то, что мы с вами так обошлись». Фирочка, я чуть со стула не упала от удивления. Услышать такое от Таирова! Это так же невероятно, как танцы в Йом-Кипер[94]! Я опешила, замерла с раскрытым ртом. Ты же знаешь, милая, какой у меня дурацкий вид, когда я бываю чем-то сильно удивлена. Таиров повторил свои слова. Я пришла в себя и начала убеждать его в том, что ему не за что просить у меня прощения. Вышла трогательная сцена, а затем он сказал, что если бы его театр не находился бы на грани закрытия, то он бы прямо сейчас взял меня в труппу. Я ответила на это, что нельзя дважды войти в одну и ту же реку, но тут же испугалась, что мой ответ может быть истолкован как свидетельство того, что я на него обижена. Снова растерялась, залепетала что-то несусветное, чуть не разрыдалась. Короче говоря, испортила всю сцену.