Письма к сыну

Мне хотелось бы, чтобы ты постарался познакомиться с месье де Мопертюи, человеком настолько примечательным и своей ученостью, и другими достоинствами, что было бы и досадно, и стыдно провести хотя бы день в одном городе с ним и не повидать его. Если у тебя не будет никакого другого случая познакомиться с ним, я пришлю тебе отсюда к нему письмо. Месье Каньони в Берлине, к которому, как мне известно, у тебя есть рекомендация – очень талантливый человек, превосходно осведомленный обо всем, что делается в Европе: знакомство с ним, если ты заслужишь его и сумеешь извлечь из него все, что надо, может оказаться для тебя очень полезным.

Не забудь взять себе в Берлине самого лучшего учителя танцев – не столько для того, чтобы он научил тебя хорошо танцевать, сколько для того, чтобы научиться у него изяществу движений вообще, уменью изящно сидеть, стоять и ходить. Грации, грации; не забывай о грациях! Прощай.

XLIII

Лондон, 7 февраля ст. ст. 1749 г.

Милый мой мальчик,

Ты теперь достиг того возраста, когда люди приобретают способность к размышлению, и я надеюсь, что в отличие от многих своих сверстников ты используешь ее для своего же блага и будешь доискиваться до правды и стремиться приобрести серьезные знания. Должен тебе признаться (я ведь готов посвятить тебя в мои тайны), что и сам я не так уж давно отважился мыслить самостоятельно. До шестнадцати или семнадцати лет я вообще не способен был мыслить, а потом в течение долгих лет просто не использовал эту способность. Я вбирал в себя суждения, почерпнутые из книг или слышанные от людей, с которыми общался, не проверяя, истинны они или нет, не слишком боялся впасть в заблуждение, и никак не мог найти время и дать себе труд доискаться до истины. Так вот, частью от лени, частью от беспутной жизни, а частью от mauvaise honte(78), мешающего отвергнуть модные взгляды, я, как я впоследствии понял, вместо того чтобы в действиях своих руководиться разумом, стал слепо следовать предрассудкам и спокойно уживался с заблуждениями, вместо того чтобы искать правды. С тех пор же, как я дал себе труд жить своим умом и нашел в себе мужество признать это, ты не можешь даже представить себе, как изменились все мои понятия, в каком новом свете представилось то, что я раньше видел сквозь призму предвзятости или чужого авторитета. Впрочем, может быть, я и до сих пор в плену у многих заблуждений, к которым за долгие годы настолько привык, что они превратились во взгляды, ибо очень трудно отличить рано приобретенные и давно укоренившиеся в тебе привычки от мыслей, порожденных разумом и раздумьем.

Первым моим заблуждением (я не буду говорить о суевериях, свойственных женщинам и детям, как-то вера в домовых, в привидения, сны, в просыпанную соль и т. п.) было суеверное преклонение перед классической древностью, которым я проникся под влиянием прочитанных книг и учителей, меня к ней приобщавших. У меня сложилось убеждение, что за последние полторы тысячи лет в мире не было ни истинного благородства, ни здравого смысла, что то и другое совершенно исчезло, после того как перестали существовать древние Греция и Рим. У Гомера и Вергилия не могло быть никаких недостатков, потому что то были древние; у Милтона и Тассо не могло быть никаких достоинств, потому что они жили в новое время. И я был близок к тому, чтобы сказать в отношении древних то, что Цицерон очень глупо и недостойно для философа говорит о Платоне: "Cum quo errare malim quern cum aliis recte sentire"(79).