Письма об Испании

Я уже говорил, что перевозчики товаров на мулах здесь называются arrieros; для безопасности они обыкновенно по дорогам присоединяются друг к другу. Вы поймете, как интересно встретить в иной венте соединение всех этих разнообразных и разноцветных лиц и одежд. Весь этот люд небрежно отдыхает на своих пестрых коврах, которыми обыкновенно покрывают товары на мулах, и курит свои неразлучные сигары или папироски. Народ, да и вообще все испанцы, всегда сами вертят себе сигаретки, и с удивительным искусством. Они обыкновенно чрезвычайно малы, не более как для двух, трех хороших глотков дыму. Здесь сигара играет большую роль: она завязывает разговор, служит изъявлением учтивости; и кстати предложенная сигара доставляла мне не раз самое обязательное знакомство. Испанский мужик исполнен достоинства; вид его горд, все манеры знатного барина. Он говорит с кем бы то ни было тоном совершенного равенства. И немудрено! Знаете ли, что еще не далее как в 1621 году ужасное запустение полей заставило Филиппа IV^{119}

давать дворянское достоинство тем, которые станут заниматься обработыванием земли! Не знаю, многие ли старались этим путем достигнуть дворянства, но во всяком случае и это обстоятельство, между многими другими, о которых я уже говорил, имеет следствием то, что испанский мужик нисколько не считает себя хуже кого бы то ни было или занятия свои сколько-нибудь унизительными. А вот еще одна из оригинальностей Испании: в образованных странах Европы праздность считается пороком, в Испании нисколько. В Европе всякий старается разбогатеть, чтоб выйти из своего низшего положения, — испанец богатеет для того, чтоб остаться тем, что он есть. Может быть, во всем мире нет работника лучше испанца, но он работает только для того, чтоб иметь самое необходимое, а все остальное время он предпочитает по целым дням стоять, завернувшись в плаще, на городской площади, разговаривать о разных новостях или молча вертеть и курить свои papelitos (папироски). Каждый водонос, наконец, нищий так искренно убеждены в своем равенстве со всеми, что никогда не считают за нужное доказывать словами или поступками, чем бы то ни было, это равенство, полученное ими при рождении, и слепой нищий, желая закурить свою сигару, скажет, чему я не раз был свидетелем, гранду Испании: «¿Tiene ud lumbre, Marqués?» (есть у вас огонь, маркиз?), и маркиз подает ему свою сигару без малейшего удивления, но зато и нищий никогда не перестанет оставаться нищим, сын мужика никогда не подумает сделаться владельцем или маркизом. В Испании никто, кроме офранцуженного среднего сословия, не старается стать выше своего звания. Не в этом ли и причина, что наука, искусство, промышленность, торговля — все, что служит степенью для честолюбия людского, — находятся здесь в таком небрежении?

Ничего не может быть ужаснее кухни, которая преследовала меня в вентах Ла-Манчи: это полное царство того дурного оливкового масла, называемого у нас деревянным; его примешивают и в суп, и в яичницу, в нем подают и маринованные рябчики, жарят рыбу. По вечерам дают еще здесь нечто вроде нашей окрошки; эта холодная похлебка состоит из салада, испанского перцу, луку, томатов, уксусу, масла, воды, соли, хлеба и называется gazpacho. Я принужден был обедать шоколатом и яйцами всмятку, заедая все это саладом с одним уксусом. Плодов в Ла-Манче нет, а сливочное масло — редкость даже и в больших городах Испании; счастье еще, если в ином селении можно отыскать свиного сала.