Письма полумертвого человека

(Учебник, вслед за Плинием Старшим, толковал о симбиозе птички с крокодилом. "Крокодил, - рассказывает Плиний, - нажравшись досыта, ложится отдыхать на какую-нибудь песчаную отмель, причем широко раскрывает свою ужасную пасть, как будто для того, чтобы устрашать каждого, кто осмелится к нему приблизиться. Это обходится безнаказанно только маленьким птичкам, которые смело выклевывают остатки пищи, завязшие в зубах крокодила". Но мистер Брэм утверждает: эта самая Hyas aegyptiacus "оказывает большие услуги не только крокодилу, но и всем другим существам, обращающим на нее внимание. Ее деятельный ум занят, по-видимому, всем, что происходит вокруг".)

Я же говорю: шестидесятники, мои ровесники, поколение несунов! Это они разобрали базис до последнего винтика, оставив госаппарат зловеще громыхать в пустоте. (Семидесятники, впрочем, тоже не дремали. Да и восьмидесятники, если на то пошло.) Всю заслугу приписали себе литераторы, диссиденты и прочие мемуаристы. А кто из них сумел бы через заводскую проходную выйти в люди, обвязавшись, например, полпудовой гирляндой сосисок любительских, или убедительно наполнить, предположим, бюстгальтер конфетами "Мишка на Севере"? О железках, о стекляшках, о жидкостях - лучше промолчу: в каждой профессии - свои секреты. Но, скажем, обычай в ракетных частях: у дембеля непременно должен быть браслет из разноцветных проводков, соединяющих командный пункт с шахтой запуска, - думаю, поспособствовал разрядке международной напряженности.

А помните ли, Дмитрий Владимирович, пригородные электрички - пятничные, вечерние? Давка, как сейчас, но лица веселей, атмосфера доброжелательней: как после удачной охоты. На багажных полках громоздятся метизы, пиломатериалы, какие-то рулоны... Идешь потом по дачному поселку - так славно: все воздвигнуто из вещества не продажного, не покупного - буквально из ничего - из реального, то есть, социализма.

Заборы особенно меня занимали: какое разнообразие! Нигде в мире ничего подобного нет, и не удивительно: только наш ВПК способен обеспечить столь необъятный ассортимент. А оградки на могилах? Чуть не каждая - пример конверсии!

Отсюда заповедь: бесполезных предметов не бывает. Каждую штуковину можно включить в новый ряд событий. Удочерив, например, беспризорную вещь, перевоспитать. Это и называется творчеством. Вы говорите: в магазин, в магазин - за вещами хорошими, новыми, нужными действительно... И жить, не засоряясь впредь. А мы вскормлены собственностью общенародной - сострадаем изделиям старым и плохим - вот и нельзя, чтобы они плохо лежали - дома ли, во дворе.

Другое дело, что нам случилось дожить до заката эры - как раз до самого конца вещей века. Давно ли - каких-то сорок пять лет назад - казалась такой глубокомысленно-неоспоримой строчка ныне покойного В. С. Шефнера: "Человек умирает, но вещи его остаются..." И вот - не остаются больше - исчезают, как в зеркале, не встречающем нашего взгляда. Выработали ресурс, издержали запас прочности - хуже, чем обесценились, - потеряли смысл: он существовал только в памяти современников, только под защитой привычки.

Утратив смысл, вещи тут же, мгновенно вырождаются в хлам. Хлам разлагается, превращаясь в мусор. Мусор расплывается грязью. Грязь выветривается до пыли.

Движимое имущество советского человека - куча хлама, и единственная законная наследница - помойка.

Суть исторического процесса - переработка лагерной пыли - в космическую.

Странная, кстати, это субстанция. Недавно я пожил в одной больнице, вполне приличной, - там на некоторых батареях отопления покоится пыль эпохи Застоя - может быть, даже и Оттепели - необычайно нежная на вид, плотным слоем, но почти прозрачная, верней - цвета времени, верней - как будто время отцедили от воздуха. Сколько лет я пишу и печатаюсь - столько и она там оседает потихоньку. Вы не поверите - она меня очень утешала. Скажем иначе тешила мой взгляд. Как бы то ни было, я понимаю, почему Иосиф Бродский проявлял к пыли такой сочувственный - как бы родственный - интерес.

Человек состоит из времени, морской воды и пыли; все это превращает в слова - чтобы обозначать вещи. Игра вещей со словами считается человеческой жизнью.

Слово, покинув носителя и зайдя за горизонт, теряет большинство своих значений. Вещь, наоборот, выйдя в тираж, норовит сделаться метафорой, отображать владельца. Мы судим о целых цивилизациях по какому-нибудь уцелевшему чудом на античной помойке горшку - печному или даже ночному.

Вот осушат, не дай Бог, Екатерининский - Грибоедова то есть - канал, или, опять же не дай Бог, сам пересохнет, - на дне и откроется самая правдивая история Петербурга, - огромный ребус, и жуткий, надо думать, - да будет ли кому разобрать?