Письма, телеграммы, надписи 1907-1926

Отнюдь не желая навязывать Вам своих мнений, я говорю все это лишь потому, что маленькие эти указания несколько углубили бы рассказ, сделали бы Сашу более интересным.

И позвольте сказать еще, что в интересах наборщиков, корректора желательно, чтоб рукопись была более четкой.

А засим желаю Вам успеха, с полной уверенностью, что Вы его достигнете.

647

В. И. АНУЧИНУ

6 [19] февраля 1913, Капри.

Дорогой Василий Иванович!

Ура! Получил первые материалы для сборника и немедленно прочитал. Сразу два новых автора! Рассказ Гл. Байкалова очень хорош. Несомненно, автор с большим будущим, несомненно! Пожалуйста, напишите возможно подробно — кто такой ваш Байкалов — и передайте ему мой привет.

Свежи и сочны алтайские этюды Бахметьева, хороши. Сообщите подробности и о Бахметьеве, он тоже далеко пойдет — далеко!

Итак, первый том сборника сформирован. Участвуют: Анучин, Байкалов, Бахметьев, Вяткин, Гольдберг, Гребенщиков, Драверт, Новоселов, Тачалов и Шишков. Да ведь это целая золотая россыпь! Сборник будет хорош.

Ваш организаторский талант, поверьте, будет достойно оценен в летописях нашей литературы, а я получил больше, чем ожидал. Молодцы, Сибирь! Итак — вперед!

Всем привет, Вам крепко жму руку.

А. Пешков

1913-II-19.

648

И. Д. СУРГУЧЕВУ

12 [25] февраля 1913, Капри.

Уважаемый Илья Дмитриевич!

Только сейчас собрался ответить Вам на огорченное письмо Ваше по поводу рассказа.

Прочитав внимательно рассказ, мне думается, что редакторских поправок в нем нет, а есть ошибки корректора в конце рассказа.

Но если б даже это были и поправки редактора, — право же, они не столь важны, чтоб из-за них можно было возбуждаться до такой степени, как пишете Вы.

А вот Вы меня огорчили очень сильно, — если позволите говорить об этом. Думаю, что позволите: дружеское отношение Ваше ко мне и мое к Вам дает мне право говорить откровенно.

Убит я Вашим письмом к Тихонову, напечатанным в «Кругозоре».

Во-первых — в наши дни, когда литератор русский своим пьянством и пошлостями совершенно уронил себя в глазах общества, лишился у читателя всякого престижа, — читателю этому дано право ответить на Ваше письмо в самом амикошонском и юмористическом духе:

«За границу захотели? Дома-то тесно стало скандалить и паясничать?»

Во-вторых — тон письма Вашего убийственно нелитературен, точно Вы, сидя в халате после бани и выпивки, рассуждаете. Подумайте сами: хороша ли эта «простота» тона для литератора молодого, вчера только обратившего на себя некоторое внимание, — для литератора, который весь еще в будущем? Вы странно смешали журнал с предбанником, чего не надо было делать.

Вы, вероятно, рассердитесь и, может быть, закричите мне, какое право имею я учить Вас?

Право сказать молодому литератору, что он не понимает, куда пришел и как надобно себя вести в этом месте, — мне дано двадцатью с лишком годами работы моей в русской литературе. Это — неоспоримое право. У Вас его пока нет еще. И Вы, пожалуй, вовсе и никогда не приобретете его, если будете вращаться среди Ясинских, Сологубов и прочих артистов для кинематографа и уличных забавников, не достойных стоять рядом с Вами, человеком талантливым и, как показалось мне, относящимся к литературе с тем священным трепетом, которого она — святое и чистое дело — необходимо требует.

Поверьте, что все это написано отнюдь не в целях только поучать, но с чувством искренней дружбы к Вам и с большим уважением к Вашему дарованию.

И смысл письма очень прост, вовсе не обиден. Все, что я хотел сказать Вам, складывается так.

Дорогой друг Илья Дмитриевич! Ведите себя поскромнее, потише, стойте подальше от авантюристов и пьяниц; это для Вас — для Вашего таланта — гораздо лучше.

Вот и все.

А. Пешков

25/13.II

913.

649

Ф. И. ШАЛЯПИНУ

16 февраля [1 марта] 1913, Капри.

1/III.913.

Милый друг мой,

получил твое письмо- из Берлина — спасибо тебе! Хотел ответить в тот же день, а отвечаю — через восемь! Лишь недавно проводил Ляцкого, Тихонова и, по обыкновению, закопался в бумагу.

Напиши, пожалуйста, или попроси написать М[арию] Валентиновну, как твои дела. Ты знаешь, о чем я спрашиваю, что меня тревожит.

И позволь еще раз сказать тебе то, что я говорил не однажды, да и скажу еще не раз: помни, кто ты в России, не ставь себя на одну доску с пошляками, не давай мелочам раздражать и порабощать тебя. Ты больше аристократ, чем любой Рюрикович, — хамы и холопы должны понять это. Ты в русском искусстве музыки первый, как в искусстве слова первый — Толстой.

Это говорит тебе не льстец, а искренно любящий тебя русский человек, — человек, для которого ты символ русской мощи и таланта. Когда я смотрю на тебя, я молюсь благодарно какому-то русскому богу: спасибо, боже, хорошо ты показал в лице Федора, на что способна битая, мученая, горестная наша земля! Спасибо, — знаю, есть в ней сила! И какая красавица-сила!