Письма В. Досталу, В. Арсланову, М. Михайлову. 1959–1983

В числе моих последних спешных дел была и статья в чешский журнал «Эстетика»⁷⁴. Делал я её в несколько приёмов, и за время работы меня дважды или трижды сбивали с ног другие дела, ещё более спешные. Но, кажется, эта процедура не отразилась на изложении. Прав я или не прав, но мне кажется, написал от сердца. Был бы рад, если бы статья появилась, хотя опасаюсь, что опоздал. Её ведь нужно ещё переводить, и переводить хорошо, иначе весь эффект пропадёт. Кстати, на стр. 8 в спешке не заметил, что дважды повторяются слова «В конце концов». Пожалуйста, во втором случае вычеркните их; останется фраза: «Он может лечить наложением рук».

Я написал ещё одну полемическую статью, вроде «Мариэтты Шагинян», но на темы эстетики. Пока ещё рано говорить о том, какова будет её судьба. Если судьба будет благополучной, я пришлю её Вам на прочтение. Статья большая. Посылал ли я Вам статью из 2-ого тома «Философской энциклопедии» – «Капитализм и духовная культура»?

Спасибо за лекарства, которые я получил через Пажитнова⁷⁵. Мепробамат действует на меня как снотворное сильнее андаксина, но повышения тонуса не вижу, скорее обратное, хотя имеются и другие причины. Андаксин я себе достал. Ещё раз большое спасибо за лекарства, буду принимать. Один том Монтеня я Вам уже купил, ищу второй.

Привет и лучшие пожелания от Л.Я.

Ваш М. Лифшиц

16 июля 1964 г

Эстония

Дорогой Владимир!

Отвечаю на Ваше ереванское письмо уже из Эстонии, куда я попал на отдых. Погода хороша, но всё остальное оказалось менее привлекательным. Местность не живописная, тени мало, квартирка – так себе, город слишком радиофицирован. Море, правда, как раз для меня – тёплое и мелкое, но до него далеко ходить по жаре, как и до леса. Компенсирую эти неудобства интенсивной мыслительной работой и немного рисую. Возможно, что мы отсюда уедем.

Ваше письмо – интервью, и я постараюсь отделаться от поставленных вопросов, как поступают опытные деятели перед лицом журналистов, иначе мне пришлось бы написать целый том.

На первый вопрос отвечаю, что в недалёком будущем мне предстоит написать «введение» к немецкому изданию моих статей о вульгарном марксизме⁷⁶. Тогда я и пришлю Вам соответствующее экспозе[13], в котором всё будет рассказано, конечно, с моей

точки зрения. Если Вы не оставили желания издать такой сборник и по-чешски, то, может быть, он окажется полнее, так как в Германии часть статей (относящихся к дискуссии 1940 г.) будет, вероятно, нежелательна. В Переделкино я занимался понемногу подготовкой к переводу статей 30-х годов.

«В Москве говорят о Вас, что Вы человек, не принимающий искусство XX-ого века». Это совершенно верно, и я вижу, что то же самое во всём мире говорят об известном им Лукаче.

Разумеется, это так же, как если бы я, скажем, жил при римских императорах и говорил, что эстетическая сила искусства убывает. Это не значит, что всё созданное на грани средних веков ничтожно в художественном отношении, но… здесь нужно разбирать. Я не люблю и остро чувствую то, что связано с тлением старого, хотя бы это было выражено в самой горлопанской, ультрареволюционной манере. Я ведь очень хорошо знаю, и по догадке, и по опыту, к чему это ведёт. Маяковского я считаю значительной и до сих пор не понятой фигурой, представителем антипоэзии, доведённой до гиперболических размеров. Его несчастью я сочувствую, его программу – отвергаю. Багрицкий – это мелочь. В Есенине что-то есть, но в целом – слишком мало и слишком однообразно. Больше поэзии в прежнем смысле^ чем у Маяковского, и меньше значительности. С точки зрения формы (а форма – тоже содержание в его наиболее широком, всеобщем разрезе), мне кажутся серьёзными поэтами Мандельштам и Заболоцкий (не говоря, конечно, о Блоке и некоторых других символистах). В самом прямом и основательном смысле мой поэт – Твардовский, но я пожелал бы ему, при всей реальности его содержания, больше вкуса и проистекающей отсюда краткости. Много двойственного, от духа поэзии большого коммунистического содержания – и от мира сего. Чтобы стать настоящим крестьянским поэтом, ему, может быть, не хватает графского происхождения, как у Толстого. Это, разумеется, шутка. Что касается музыки, то я молчу. Весь свет, в том числе специалисты, признают Шостаковича гением. Так что мне неловко признаться, что это для меня не музыка. Что касается живописи, то здесь я не меньший Собакевич. Мои симпатии в XX веке – «Мир искусства», Бенуа, Лансере, Добужинский, ранний Рерих, Чехонин, Головин, Бакст, Богаевский, Петров-Водкин (последний уже за пределами «Мира искусства», отчасти лучше, особенно «Богоматерь 1918 года», отчасти хуже). Искусство – в будущем, наше дело – расчищать место для него критикой больного сознания. Иншаллах[14]! Ответ на научный вопрос – клочья пуха – это цветение липы. Затем простите, кажется, я исчерпал себя. Большой привет Владимире, надеюсь, что ей удалось собрать большой материал.

Л.Я. кланяется. Адрес мой неверен. Пишите в Москву, но я там буду только в конце августа. Ваш М. Л.

5 октября 1964 г